Сколько света было в этой семье, сколько радости. В громких крикливых перепалках, после которых Беляс громко целовал Марусю в дряблую щеку. Та стыдливо отмахивалась кухонным полотенцем, меняя гнев на милость. И, тихо посмеиваясь, звала провинившегося мужа к столу — потчевала пирогами с золотистой корочкой. Глядя на них, Бестужеву верилось, что любовь можно пронести через года вместе с уважением. Без всяких приворотов — самим. Трепетно и бережно. И такая любовь, ему думалось, была самой желанной наградой.

Эта любовь могла убить. Он видел это в глазах мающегося на этом свете без своей половинки деда.

— Не нужно угощений, спасибо, меня Славик на улице ждет. Примите наши соболезнования. — Прерывая его речь, дед махнул рукой, снова осмотрел избу потерянным взглядом и опустился обратно на стул. Бестужев аккуратно присел на соседний, отодвигая его от стола.

В сенях дома послышалось странное шуршание и в дверях показался ползущий на руках Слава, заставляющий деда усмехнуться в грязную нечёсаную бороду.

— Ну здравствуй, обождал бы на улице, Вячеслав, мы бы вышли с минуты на минуту.

Елизаров осклабился.

— И тебе не хворать, дед. Я часть разговора слышал, крепись. Чего мне там ждать, я к вам на огонек заскочу.

Не изменится. Елизаров будет ужом ползти вперед, даже если ему отрубят руки. Желая забыть о собственной немощности, он справлялся как мог. Со стороны это выглядело жутко и больно. Бестужев молча пошел на улицу за опрокинутой на бок коляской.

— Слушай, дед, этот постыдится тебя сейчас расспрашивать, а мне позарез на ноги встать нужно. Что знаешь ты о малахитнице?

Беляс застыл, во взгляде проскользнул страх, на время отодвинув прочь боль и тоску.

— Пустое ты задумал, Вячеслав, не дарует она тебе ни каменьев, ни золота. Ласковая хозяйка гор, да только до поры до времени. Потеряешь себя, а когда одумаешься, уже поздно будет. Возвращались очарованные мужики с гор, как в бреду её имя на устах несли, восхваляли… Да только на поиски они шли крепкими молодцами, а возвращались дряхлыми стариками. Не выпускает она никого, под свой лад ограняет, перековывает. Слишком коротка человеческая жизнь для хозяйки — натешится и гонит прочь, а несчастных с прудов вылавливают, да с петель вытягивают. Жизни без её взгляда и голоса они уже не желают.

— Я не ищу богатств. И жизни учить не прошу, — сурово сводя брови к переносице, Слава зло вцепился рукой в дверной косяк, ещё одним рывком затащив тело полностью в комнату. — Я хочу узнать, где можно её найти в ваших краях, на какой зов она придет.

— А этого я не ведаю. — Хмурый мужчина откинулся на спинку стула, зло растер глаза, поднимая испещренное морщинами лицо к потолку. — Решенного дела советом не поправишь. Ты хоть в этот раз прислушайся к старику, не ищи беды на свою голову, не кличь, Вячеслав. Царь ноги твои забрал, а Хозяйка всю жизнь, играючи потратит.

Замерший в сеннике Бестужев неловко кашлянул, шагнул в комнату, протягивая руку раздраженному Елизарову. Опустившись в коляску, тот молча развернул её, показывая, что разговор с Белясом закончен. Но у самого порога парень замер, задумчиво почесал затылок и обернулся.

— Слушай, дед, а кто ведьмину силу к рукам прибрал? Крыша в избе Чернавы разобрана, значит сила огромная была, ведьма долго умирала, преемницу ждала.

Бросив на них раздраженный взгляд из-под кустистых бровей, Беляс задумчиво пожевал губу, а затем заговорил. Медленно, равнодушно:

— В землю та сила ушла, не пришел никто на её клич. Выродились ведьмы в Козьих кочах. Не осталось ни одной.

Глава 4

На открытых пространствах, где солнечный свет бьет прямо в лицо, а тень деревьев не спасает от жары было противнее, хуже. В раскинувшемся поле, засеянном пшеницей, не было ни единого дуновения ветра, природа не щадила работающего чужака. Молчаливо стояли колосья, лукаво выглядывали темно-синими головками васильки на высоких ножках, белели широкими цветками с золотыми серединами ромашки. И всему этому не было ни конца, ни края. Протяжный стон вырвался из груди: макушку немилосердно напекло, методичные движения рук заставляли ходить ходуном ребра, рвано выдыхая через стиснутые зубы. Бестужев старался работать размеренно, контролировать дыхание, не сбиваться, но раскаленный воздух камнями бил по легким, заставлял их гореть. От него першило в горле и пересыхали губы. Капля пота скользнула вдоль позвоночника, нырнула к резинке шорт, и он остановился, вытирая влажный лоб. Вьющиеся светлые пряди липли к скулам, забивались в глаза, и Саша поклялся себе сбрить все под нуль, как только вернется в город.

Окидывая ненавидящим взглядом поле, кажущееся бескрайним, он снова обреченно застонал. Пальцы, сжимающие серп, ныли. От долгой беспрерывной работы затекали запястья, а он успел сжать лишь узкую полоску у кромки пролеска. Внутренний голос едко заметил, что Елизаров был прав — стоило начинать жатву в ширину, а не длину, тогда он периодически смог бы возвращаться к прохладе деревьев. Сейчас Бестужев дойдет эту полосу и отправится в самое пекло, поделом идиоту.

— А ты сексуально выглядишь, Саня, будь я девчонкой, я бы трусы выкручивал. — Устроившийся в тени берез Слава беззлобно хохотнул, отрывая взгляд от очередной потрепанной книги.

Елизаров прекратил наказывать его молчанием пару дней назад. Их сблизил общий враг, заставляя забыть об обидах. Невесть отчего, но шишимора взъелась именно на Славика. Ночами кропотливо мазала трехдневную щетину парня сосновой смолой, гадила в резиновые шлепки и грызла колеса коляски. Глядя на её труды, парень неизменно выдавал такую брань, что Саше становилось неловко. Существо это не расстраивало, и оно продолжало пакостить, прилагая тройные усилия. Беляс ничем помочь не мог, амулеты всегда делала его жена. А ведьмы в Козьих кочах не было. Подкуп шишимору не брал, к уговорам она была равнодушна, угрозы скорее раззадоривали нечисть, чем огорчали.

— Сплю и вижу, как кто-то выкручивает своё нижнее белье. Сгоняй лучше к Софье, возьми точильный камень. Этим невозможно работать… — Взгляд Саши осуждающе опустился на серп, края инструмента тронула ржавчина, притупило время. Ещё у избы старухи Елизаров посоветовал подточить «допотопное оружие», но бабка отмахнулась, убеждая их, что он острее острого.

Давно пора было свыкнуться с тем, что слова пожилой женщины зачастую расходились с истиной, но ругаться или осуждать было уже поздно. Ржавый