Пару дней спустя Сэнтаро спросил об этом Токуэ-сан.

Вопрос совсем не удивил ее. Вместо ответа она смерила его долгим, задумчивым взглядом. А затем добавила: «Поздравляю, шеф!» — и морщинки вокруг ее глаз разбежались в улыбке.

— Благодаря вам клиентура только растет! — пояснил он.

— Значит, решили варить побольше?

— Да, пора бы…

— Ну что ж, я вам помогу!

Не выказав ни малейшего недовольства, Токуэ-сан приняла его новый план. В итоге они решили готовить в четыре руки — и заготавливать бобовой пасты по десять килограммов за утро.

— Работы, конечно, прибавится, — сразу предупредил Сэнтаро.

— Что же в этом плохого? — улыбнулась она.

— А ваше здоровье? Думаете, у вас хватит сил?

— Вся тяжелая работа все равно достанется вам, не так ли?

— Ну, в общем, да…

— Так, может, прямо сегодня и начнем? — предложила Токуэ-сан и вскочила на ноги. Так же резво, как подбегала к окну, заметив среди клиентов очередную мать с малышом.

Впервые в жизни Сэнтаро испытывал на себе, что означает «разрываться на рабочем месте». Когда не успеваешь распрямиться у плиты, жаря лепешку за лепешкой, — а клиенты все прибывают. Когда в одно и то же время нельзя ни отрывать взгляда от варящегося цубуана, — ни ошибиться, рассчитываясь с покупателями за кассой.

Сэнтаро, как и прежде, работал без выходных. И хотя не требовал от Токуэ-сан приходить чаще, — сам теперь не отрывался от плиты с рассвета до заката.

Так и мчались их дни, один за другим. Со своими взлетами и падениями, но с отличными продажами в целом.

Листики сакуры за окном теперь подолгу блестели от затяжных июньских дождей. Впрочем, что хорошо для деревьев — горе для кулинара. В «Дорахару», где не пользовались антисептиками, сезон дождей всегда означал период больших испытаний.

Главные враги цубуана — жара и высокая влажность. Грубая бобовая паста с большим содержанием сахара в таких условиях еще выдерживает. Но цубуан для дораяки или мандзю от жары и влаги может испортиться уже за полдня.

Особого внимания потребовали и лепешки. На влажном воздухе нажаришь много — слипнутся, придется выбрасывать. Поэтому Сэнтаро старался предугадать поток клиентов заранее — и выпекал лепешки небольшими партиями, но чаще. А эта работа, как и любая другая в сезон дождей, требовала особых усилий.

И все же, благодаря чудесной начинке от Токуэ-сан, дела у «Дорахару» шли в гору. Покупатели выстраивались в очередь перед окошком даже с зонтиками над головой. И если в прошлые сезоны дождей клиентов было так мало, что хоть закрывайся на вынужденный отпуск, — то уж в этом июне каждый божий день приходилось выкладываться по полной.

К середине месяца Сэнтаро начал видеть галлюцинации, не отходя от плиты. Постоянная работа на износ, да еще в такую жару, давала о себе знать.

Тяжкий от сырости, горячий июньский воздух заползал в кухню через окно, всегда открытое для покупателей. И хотя кондиционер в заведении работал на полную мощность, Сэнтаро выплясывал со своей поварешкой в самом пекле — прямо перед жаровней. Его рабочая роба почернела и лоснилась от пота. Не прекращая этой адовой пляски, он пил все больше воды — и, понятно, все меньше ел. Даже сэндвич из ближайшего комбини в горло не лез. Но он продолжал вкалывать как одержимый: с утра до вечера — и без выходных.

Но даже невзирая на ужасный сезон, настал день, когда запас цубуана иссяк раньше, чем он рассчитывал, и ему снова пришлось вывесить над окошком табличку «Все распродано». Настолько измотанным и раздавленным он не чувствовал себя еще ни разу в жизни. Вернувшись в свою квартирку, он рухнул на кухонный пол и пролежал там бог знает сколько. Заснуть же в ту ночь ему удалось лишь после половины бутылки виски.

На следующее утро он обнаружил, что сидит, согнувшись, на кухонном стульчике в «Дорахару». Перед его глазами — медный котел с цубуаном, который он только что приготовил. Сироп уже загустел. Ему оставалось лишь добавить эту партию к той, что уже сварила Токуэ-сан, и перемешать.

Но тело не слушалось. Сэнтаро сидел как каменный под холодными струями воздуха из кондиционера и не мог даже пальцем пошевелить.

Открыть лавку для покупателей ему в тот день так и не удалось.

Судя по всему, он заснул, сидя на стульчике, а когда снова открыл глаза, стрелки часов уже приближались к полудню. Но даже когда способность двигаться вернулась к телу, он не смог заставить себя подойти к окну и поднять железную ставню. Едва дыша, он завернул приготовленный цубуан в кулинарную пленку. Но не успел даже спрятать его в холодильник, как вновь обессиленно рухнул на стул.

Кое-как стянув с себя робу, Сэнтаро переоделся и вышел на улицу.

Хотя с утра было пасмурно, послеобеденное солнце заливало асфальт уже так, что слепило глаза. Спасаясь от палящих лучей, он тут же бросился в тень под листьями сакуры.

Где-то рядом застрекотала цикада. Не рановато ли? — машинально подумал он[6] и уперся руками в заскорузлый ствол, чтобы не упасть. Липкий, болезненный пот сочился из каждой поры ослабевшего тела. Прислонившись к дереву спиной, он поднял голову и долго разглядывал листья, дрожащие на ветру. В их мелких тенях ему вдруг привиделся образ матери. После того как Сэнтаро угодил за решетку, она успела навестить его несколько раз. Но никогда ничего не говорила. Просто смотрела на него неотрывно из-за прозрачной перегородки, и с каждым визитом выглядела все старее.

К глазам подступили слезы. Чувствуя, что вот-вот расплачется, Сэнтаро свернул в подворотню, чтобы не попасться никому на глаза, и остановился у железнодорожных путей. Поезда проносились мимо один за другим, и лишь ему, Сэнтаро, идти было больше некуда — движение что вперед, что назад потеряло для него всякий смысл. От подобных мыслей, да еще в таком месте, он испугался — и, будто очнувшись от наваждения, побрел в сторону жилого квартала.

В небе не осталось ни облачка. Солнце поливало землю, и в его ярких лучах он казался себе жалким и никчемным. Разбазаренное время жизни волочилось за ним неотвязно, как кандалы.