Кто-нибудь, уберите это чудовище!

Вселенная слышит мои мольбы, потому что откуда-то доносится писклявое:

— Дружок! Дружок! Ко мне!

К нам бежит плюгавый мужичонка с сигареткой в зубах и издали орет коронное все собачников:

— Не бойтесь! Он не кусается!

Коне-е-е-ечно. Не кусается. Ни хрена. Просто сахарный щеночек, а не монстр, который может отгрызть ногу и утащить ее с собой.

На его вопли алабай не обращает никакого внимания, продолжает нападать на нас, а вокруг никого. Все предпочитают держаться на расстоянии от беснующегося чудища.

— Дружок, — мужик устает бежать и просто быстро идет в нашу сторону, на ходу потрясая чахлым поводком, — иди ко мне. Проказник.

Подходит к нам, наконец, щелкая карабином.

— Ну тише, тише, — хлопает по вздыбленной холке.

Причем морда такая довольная, будто ему в кайф, что псина на нас кидалась.

— Почему он у вас без намордника и не в строгаче.

— Он просто играет, — мужик делает затяжку, выпуская в бок струйку вонючего дыма.

— Пусть играет у вас дома, — чеканит Егор, — а не в парке, где много людей, дети.

— Что же ему не гулять что ли? — возмущается хозяин, — пусть детей своих на поводках и в намордниках держат, а зверю свобода нужна.

— Свобода? Расскажете о этом в полиции.

— Заявишь, что ли? — мужик нагло улыбается, демонстрируя отсутствие половины зубов. Вторая половина, кстати, тоже не очень – желтая, кривая, прокуренная.

— Даже заявлять не придется. Свидетелей полно.

С этими словами Егор достает из кармана корочки, сует их в нос мужику, потом снимает на телефон псину, которая даже на поводке продолжает рычать и бросаться.

Хозяин чудовища меняется в лице:

— Мы уже уходим! — и волоком тащит упирающуюся собаку прочь, а сам бухтит себе под нос, — нарожают детей, выпрутся из домов, а животным гулять негде.

Кажется, о том, что для выгула животных есть места и определенные правила, он даже не догадывается.

Сладкая парочка уходит.

— Ни хрена себе Дружок, — выдыхает Егор. Убирает липовые корочки обратно в карман и оборачивается ко мне, — ты как?

Я икаю и беспомощно смотрю на него.

— Сп…спас…спасибо, — зубы стучат, выговорить очень сложно.

Егор морщится и идет ко мне:

— Вставай. Жопу застудишь, — хватает под подмышки и рывком ставит на ноги.

А ноги-то и не держат. Меня ведет в сторону, но бывший муж перехватывает за талию, и тянет на себя, впечатывая в себя. Наше дыхание на контрасте. Я вообще не дышу, а у него грудь ходуном ходит.

Так близко. И так не хочется отпускать, потому что рядом с ним не страшно.

И я даю слабину. Маленькую, но такую нужную для меня и моего измученного сердца. Я не вырываюсь, не отталкиваю его от себя, а наоборот висну на его руках, позволяя быть себе маленькой и беззащитной.

Из глаз сами по себе бегут слезы. Я не реву, но горячие мокрые дорожки обжигают щеки. В груди пульсирует гигантский комок, распирая настолько, что еще немного и ребра треснут.

— Ну ты чего, — Егор бережно проходит пальцами по моей щеке, — так сильно испугалась?

Закусив соленые губы, смотрю на него. Слезы бегут еще сильнее.

Тогда Малов притягивает меня к себе, и обнимает. Просто закрывая собой от остального мира. Как тепло… И как горько.

Всхлипываю.

— Все, выдыхай, Лен. Они ушли. И Дружочек и фуфло это беззубое.

Я сильнее цепляюсь за его куртку и киваю. Мне так не хочется его отпускать, но надо. Мы друг другу никто. Просто бывшие.

Пытаюсь отстраниться, но все еще мотает, поэтому Малов берет меня за руку, поднимает с земли мою убогую ледянку, и ведет к подъему.

На горке уже снова оживление, но для меня все в тумане. В пелене. Страх прошел, оставив за собой опустошение, и единственное, что имело смысл – это моя ладонь в горячей руке Егора.

Что же ты наделал? Почему променял нас на пустое?

Мы забираемся в гору, но Егор все равно не отпускает меня и сам ведет к Мирону:

— Хер ли ты тут стоишь?! — рявкает Малов, — не видел, что внизу произошло?

Мирон тут же краснеет и бычится:

— И что я мог сделать? Я бы все равно не успел.

— Так и скажи, что зассал. Девок много, а ты у мамы один?

Они еще что-то спорят, а у меня нет сил. Я опустошена. Поэтому бросаю тихое:

— Егор, спасибо еще раз. Я, пожалуй, пойду.

— Лена! — возмущается Мирон, — погоди меня.

И плетусь прочь, запинаясь нога об ногу. Меня штормит.

Он нагоняет меня через десяток шагов, но вместо того, чтобы просто обнять и поддержать, хлещет претензиями.

— Я не понял, какого хрена ты с ним внизу обнималась?

Я останавливаюсь, оборачиваюсь к парню, которого до недавнего времени считала хоть. Нудным, но и положительным и холодно произношу.

— А кого мне обнимать? Тебя что ли? Так ты даже подойти не соизволил.

— Я же сказал, далеко это было. Смысл тащиться, если все равно не успел бы?

— Правильно. Девок много, а ты у мамки один. Беречься надо.

— Лена! — возмущается, — я вообще-то говорил, что пора завязывать с катанием! И если бы ты меня послушала, этого бы не…

— Иди к черту, Мирон.

У него вытягивается лицо:

— Что?

— Не звони мне больше. Никогда.