– Что ж, придется импровизировать.

Но какая там импровизация! На всех вдруг нашло оцепенение, и мы просто глазели по сторонам. Неоновый логотип над нашими головами мигал разными цветами: зеленый, потом красный, розовый, синий, желтый, потом все вместе – и снова по кругу. Зеленый, красный, розовый, синий, желтый.

– Мы, наверное, пойдем, – подали голос Алена с Иткой, видимо, наконец решившие придерживаться сценария.

– По-моему, тебя о чем-то спрашивают, – сообщил я Нине.

– Я бы выпила еще бокал. А вы что, правда уходите?

– Я замерзла, а ничего теплого с собой не захватила, – послушно объяснила Итка.

– Ну, я тоже скоро приду, – пообещала Нина.

– А у тебя ключи есть? – спросила первая камеристка, а вторая забеспокоилась:

– Не заблудишься?

– Если что, я вам ее приведу, – заверил я, опасаясь, что они еще минут пять будут объяснять Нине дорогу, хотя и сами толком города не знают.

Мы остались одни – и на пробу улыбнулись друг другу. Неподалеку у кого-то со звоном выпал из рук стакан и раздался пьяный смешок.

– Может, заменим бокал пластиковым стаканчиком? – предложил я. – Прогуляемся по Шпильберку, а вино возьмем с собой. Как тебе идея?

Нина, не сказав ни слова, встала.

Мы снова прошли по площади Шилингера. На Гусовой мимо нас, словно табун лошадей, промчались шумные ночные автобусы. Перейдя дорогу, мы свернули на Пелликову, где между домами расстилалась полночная тишина.

– А я-то надеялась выпить в Брно хорошего вина[18]…

– Что ж ты сразу не сказала. Мы бы тогда не стали заказывать самое дешевое. А здесь я живу…

– Вот это совпадение.

Нина выглядела растерянной.

– Мне тоже уже холодно, я только за толстовкой заскочу, – улыбнулся я. – А тебе как, нормально?

– У меня еще футболка с собой.

– Не поднимешься?

– Ну, ты же быстро? Я лучше здесь подожду.

Я зашел в пустую квартиру, натянул толстовку, переобулся в кеды. Заглянул на кухню, чтобы глотнуть воды после вина. Через сетчатые шторы в кухню пробивался свет уличного фонаря, под которым стояла Нина и закуривала сигарету. Меня удивило, что она курит. Поверх красной майки она надела красную футболку с длинным рукавом и сейчас затягивалась сигаретой, одной ногой выписывая полукруги на тротуаре. Мне захотелось тихо-тихо открыть окно и неожиданно спросить ее, о чем она думает. Сам же я, стоя со стаканом в руке, думал о том, что мало где таится столько неловкости, сколько в ситуации знакомства с расчетом на любовную связь. Мне вспомнилось, как в документальных фильмах о живой природе птицы распушают свои разноцветные перья или собирают по всей округе кусочки фольги, а иногда даже лихорадочно выщипывают клювом траву, чтобы подготовить сцену для спаривания[19]. Наверное, нам так нравится смотреть на это, потому что мы видим здесь ту же неловкость и испытываем облегчение, оттого что считаем ее унаследованной. Только в редких случаях любовные отношения начинаются там, куда ведет запорошенная тропинка слов и где может вдруг снизойти благодать – будто огромный невод, опускающийся на стаю рыбешек с металлически блестящей разноцветной чешуей. В ту минуту мне казалось, что я вижу его ячейки в ночном небе над Шпильберком, но скорее всего это просто штора, за которой я стоял, разлиновывала вид из окна.

– Значит, ты куришь… – сказал я, выйдя на улицу.

– Сейчас да. Но вообще нет. Только в исключительных случаях.

– А сейчас он исключительный?

– Ну…

– Может, тебе надо в туалет? Или воды попить?

– Все отлично. Кажется, неплохое место… – кивнула Нина в сторону моего дома.

– Это одна из тех улиц Брно, где я всегда хотел жить. Самый центр, но при этом тихо.

– Люблю функционализм[20], – сообщила Нина.

Мы свернули в парк и стали подниматься по узкой дорожке, ведущей к освещенной крепости, стены которой проглядывали сквозь деревья.

– Я сначала жила в общежитии, но быстро поняла, что это не мое. Теперь вот снимаю. Нас там то ли шесть, то ли семь, но квартира огромная, с высокими потолками, поэтому места хватает. В ней метров сто, не меньше.

– Значит, дом старый?

– Да, он полностью принадлежит церкви, а прямо напротив – теологический факультет.

– Церкви? Так ты верующая?

Я удивился этому не меньше, чем сигарете, которую она как раз затушила о крышку урны. Но ведь я Нину в сущности не знал; почему мужчины, видя привлекательную женщину, так часто думают, что знают ее?

– Я-то нет, но все мои соседки – да. Они постоянно ходят на службы и даже в какие-то христианские кружки.

– Значит, они за тобой присматривают? Пытаются обратить тебя в свою веру?

– Вряд ли у них это получится. Хватит с меня и того, что я крещеная, – сказала Нина, а потом, помолчав, добавила: – Я скорее иногда играю за другую команду, просто так, ради смеха. Но ты меня все время о чем-то спрашиваешь…

– Да, и что же делает эта другая команда? – продолжал я, потому что задавать вопросы мне всегда было проще, чем рассказывать о себе. А главное, я наконец решился на то, о чем мечтал весь вечер: обнял Нину за талию. Обнял и снова спросил:

– Так что же делает другая команда?

Нина замялась на секунду, а потом ответила:

– Может, вот это.

– Ты про что?

– Я про выпить пол-литра вина и отправиться ночью в парк с малознакомым человеком.

Мы продолжали подниматься по дорожке. Ночная мошкара кружила в свете фонарей; время от времени откуда-то доносились пьяные визги.

Я жутко хотел Нину, но мы с ней были знакомы от силы часов пять. Шагая наверх, к крепости, я проговорил:

– Папа раньше водил экскурсии по здешним казематам. А потом написал об этом книжку “Гид по темноте и сквозняку”.

– Не знала, что твой папа тоже писатель[21].

– Он уже давно ничего не публиковал. Последняя книга у него вышла в начале девяностых. С тех пор он работает директором Чешского радио здесь, в Брно.

– А ты ее читал?

– Папину книгу? Да, еще в старших классах. Но мне больше запомнилось, как мы запускали с крепостных стен вниз, в город, бумажные самолетики. Мне было лет шесть, и я думал, что это лучшее занятие на свете.

– Вы на них что-то писали? – спросила Нина.

– Конечно. На каждом было написано одно и то же, и это был главный вопрос жизни.

– Теперь я должна спросить – какой?

– Нет, теперь ты должна мне ответить, из какого это фильма. Мальчик пускает из окна самолетики, на которых написан главный вопрос жизни. Ты же вроде учишься на киноведа?

Нина задумалась, а потом сказала:

– “Любовники полярного круга”?

– Los amantes del círculo polar! – прокричал я в крону ближайшего дерева. – Los amantes del círculo polar!

– Не бойся, Отто! – процитировала Нина, рассмеявшись.

– Valiente, Otto! – смеялся я вместе с ней, как будто давно не слышал такой хорошей шутки. – Не бойся, Отто. Но это написано на записке, которую Ана передает ему накануне их первой ночи. А вот что написано на тех самолетиках, которые Отто запускает из окна в