На следующее утро, у меня состоялся торг с Джалсынбоу. Как при любом торге, дядька хотел получить больше, но заплатить как можно меньше. В ход шли аргументы, состоящие в том, что ему приходится кормить многочисленную родню, с трудом удается содержать табун лошадей, с которых с каждым годом, все меньше и меньше пользы, тут же припомнилось и то, что дочь нужно выдавать замуж, а он до сих пор не смог собрать денег на покупку приданного. Что ему приходится жить впроголодь и, его улус не может до сих пор расплатиться в какими-то мифическими долгами. Но я стоял на своем, постепенно уступая своему оппоненту. Вообще-то и он и я, прекрасно знали, что нормальная цена за такие шкуры именно та, что была озвучена дедом, и к которой мы в итоге и пришли. Но здесь не государственный магазин, и потому торговля не просто не возбраняется, а жизненно необходима. Да и иначе просто не интересно торговать. Теряется весь смысл и радость торговли.

Когда наконец, мы пришли к общему знаменателю, и предложенный товар перешел в руки Джалсынбоу, тот сделал мне знак не торопиться, а сам подошел к выходу из юрты и выглянул во двор. Убедившись, что неподалеку никого нет, вернулся обратно ко мне и спросил.

— Скажи Пурэв, ты ведь не собираешься возвращаться домой?

Честно говоря, меня очень удивил вопрос дяди. Ведь до этого момента, мы не говорили с ним о моих планах, да и я просто не представляю, с чего у него вдруг появились такие мысли, относительно меня.

— Почему вы так решили, дядя? — спросил я.

— Вчера к нам заглянул Тэмуулэн из поселка Жаргааланд, он ездил Кяхту к родственникам. Говорит, что в Шараголе, что-то произошло, и милиция поднята по тревоге, проверяют всех выезжающих за кордон. Обыскивают все фургоны, заставляя полностью освобождать кузов автомобиля. Кого-то ищут. И ищут очень внимательно. Скажи, это как-то связано с твоим приездом, или я ошибаюсь?

В принципе, все верно, пока я делал огромный крюк объезжая пропускной пункт на границе, этот Тэмуулэн проехал напрямую, потому и опередил меня. Да и рано или поздно вести о том, что же там произошло, все равно достигнут улуса, подумал я, и обрастут такими подробностями, что наверняка именно я и окажусь виноватым во всем, в глазах моей родни. А самое главное, мало кто сможет опровергнуть все это. Дед далеко, а если в улусе поверят слухам, то к нему никто просто не поедет разбираться и искать правды. Просто постараются забыть о таких родственниках, опозоривших своими действиями родню, и на этом все завершится. Поэтому, я не стал скрывать того, что произошло на самом деле. Да и по большому счету, у меня не было тайн от этих людей, а об отношениях с Айгуль, девочкой с которой я дружил, и которая в итоге написала заявление именно на меня, здесь прекрасно знали.

Разумеется, дядя, задал мне несколько вопросов, уточняя все обстоятельства дела и в итоге судя, по его словам, поверил моей истории. Во всяком случае, он не оттолкнул меня, что наверняка бы произошло, если бы у него появилась хотя бы тень сомнения в моих словах. То есть, если бы это произошло, он бы тут же предложил мне уехать, и забыть дорогу сюда. Но этого не случилось. Наоборот, дядя стал расспрашивать куда я собираюсь ехать дальше.

— Может не стоит тебе уезжать? Оставайся здесь, ты не чужой всем нам, и здесь ты всегда можешь рассчитывать на нашу поддержку и защиту.

— Все верно, дядя, проблема только состоит в том, что если наши районные руководители, решат, что я скрываюсь на территории Монголии, то наверняка придут и сюда, тем более, о том, что у меня здесь есть родня, знают многие. Я ничуть не сомневаюсь, что род встанет на мою защиту. Но согласитесь, дядя, что в этом случае будут потери уже у вас. А мне очень не хочется приносить печаль в нашу семью.

— Ты прав Пурэв, именно так все и будет. Ну куда ты собрался ехать?

— У меня есть еще несколько вещей, которые я должен развезти по адресам, которые дал мне дед. После чего, я собирался перейти Китайскую границу, и уйти на Тибет, как паломник по святым местам. Насколько я знаю это вполне реально. А из Тибета можно улететь хоть в Индию, хоть в Вьетнам, или Бирму. В крайнем случае, можно попытаться дойти до любой из этих стран своим ходом.

— А дальше?

— Дед посоветовал Латинскую Америку. Язык я знаю, устроиться там будет достаточно просто и там наверняка меня не достанут.

— Возможно Чулуун и прав. — Чуулун по-монгольски — камень. Так моего деда называли в улусе. — Вот только добраться этим путем вряд ли получится.

— Что-то не так?

— Китай сейчас перекрыл границы с Внешней Монголией. Перейти, на ту сторону, конечно можно, проходов хватает, но и попасть на глаза пограничникам или милиции очень легко. У них сейчас какие-то внутренние проблемы, до нас доходят слухи о смене власти, и они закрылись сразу ото всех. Даже если ты доберешься до Тибета, вряд ли сможешь покинуть его, и тем более своим ходом.

— И, что же делать. Ты ведь понимаешь, что оставаться здесь значит подвергать опасности улус и моих родных. Вас и так тут прижимают со всех сторон, а если здесь останусь я сами понимаете, что может произойти.

Мои слова, сказанные Джалсынбоу, касались в первую очередь того, что, хотя Монголия и считалась социалистической страной, но здесь до сих пор имелась частная собственность. Те же улусы, занимающиеся скотоводством и коневодством, на шестьдесят с лишним процентов, принадлежали отдельным родам, и как бы находились в частных владениях. И с каждым годом их количество уменьшалось. Чтобы сохранить свою независимость, им приходилось платить повышенные налоги, а продавать свою продукцию государству, по заниженным расценкам. Государство в отличии от образованных на землях Монголии колхозов, как бы не замечало частные образования, и поэтому отказывало в снабжении, и с каждым годом сокращало объем общинных земель, находящихся в общем владении. Точнее сказать их считали единоличниками, но по сути большой разницы не было. Порой бывало так, что, переходя на дальнее пастбище, где всегда производился выпас овец или лошадей, улус вдруг натыкался на распаханные угодья одного из вновь образованных колхозов, и