Мисийцы ошалело смотрели на останки повстанцев. Ничего хорошего от работы на руднике они не ожидали, но это жуткое зрелище отнимало у них остатки мужества.

Ущелье пересекала просека с торчащими из земли короткими пнями. Глухо стучали топоры, хищно визжали пилы. Лесорубы отсекали ветки, тащили хлысты к дороге, натужно, тяжело, с хриплыми криками укладывали бревна в штабели. С вышки за работой внимательно наблюдал часовой, готовый протрубить в раковину при малейшем неповиновении.

«Поденщики, — лениво подумал Батт. — Рабу топор никто не доверит, потому что они от отчаянья голову теряют. А за спиной у каждого раба надсмотрщика не поставишь... Самая подходящая работа для них — это шурфы долбить, вот и просека для волокуш почти готова, осталось выкорчевать пни».

Среди скал показался лагерь.

Батт окинул его внимательным взглядом. Три бревенчатых барака и караульный дом сколочены из ошкуренных сосновых стволов. Постройки окружает жердяной забор. Площадка между ними хорошо утрамбована, но не изрыта копытами. Да и навоза нигде не видно, значит, это загон не для скота, а для людей.

Пираты позволили мисийцам справить нужду и напиться из меха. Потом заставили сесть в тени пихты. Батт отправился на переговоры с управляющим рудником.

Каменный мегарон в стороне от забора белел свежей штукатуркой. Массивный засов на двери был задвинут. Наксосец загремел кольцом, однако на стук никто не вышел.

Тогда он двинулся к баракам. От глубокого рва несло жуткой вонью. Над застоявшейся жижей мерзко роились мухи. В воздух тяжело поднялся черный гриф. Батт даже отвернулся, чтобы не смотреть, что там, он и так знал...

Загон встретил его тишиной. Грубо сколоченная сторожевая клеть возле ворот пустовала. Наксосец решил, что рабов отвели на копи, значит, в лагере остались только рабыни.

Словно в подтверждение его мыслей хлипкая дверь одного из бараков резко распахнулась. На землю кубарем полетела девчонка. Краснорожий надсмотрщик снова занес ногу для удара, но бить в пустоту не стал. Пьяно пошатываясь, он вывалился во двор.

Рабыня натянула рукой край разорванной эскомиды на грудь и попятилась, быстро перебирая согнутыми ногами. Худющая, ребра можно было пересчитать, на плечах синели кровоподтеки.

Вскочив, она бросилась к высокому забору, словно хотела его перепрыгнуть.

— Куда! — заорал краснорожий, а затем со спокойной уверенностью хищника двинулся за жертвой.

Беглянка упала на колени, понимая, что уйти от преследователя не удастся. Распахнутые от отчаянья глаза смотрели прямо на Батта. Наксосец наблюдал за происходящим спокойно — к таким вещам он давно привык, а страдания раба воспринимал, как страдания животного. Собаку ведь можно бить, тогда почему раба нельзя.

Так она и стояла на коленях, вцепившись руками в поперечный брус. Ее голова безвольно опустилась, плечи дергались от беззвучного обреченного плача.

Внезапно у наксосца защемило сердце: вот так же пять лет назад перед капитаном-навклером афинского сторожевого корабля стояла на коленях другая девчонка, пока самого Батта двое моряков держали за руки. Третий приставил к его горлу нож.

Заставляли смотреть, как ее насилуют, а потом еще глумились над трупом. Брат не смог защитить сестру... Батт сглотнул, но тут же взял себя в руки.

Надсмотрщик остановился рядом с жертвой. Ухмыляясь, замахнулся плетью. От хлесткого удара на голом плече рабыни вздулся рубец. Она дернулась и завыла от боли.

Краснорожий снова замахнулся, однако ударить не успел.

— Стоять! — неожиданно рявкнул Батт.

Надсмотрщик в недоумении уставился на чужака. Еще не хватало, чтобы прохожие горлопаны указывали ему, что делать можно, а чего нельзя. Геометрический узор из меандра и спиралей на руках и шее тоже не говорит ни о чем, кроме того, что этот наглец — эллин.

Потом спросил:

— Ты кто?

— Ты ее продаешь? — задал наксосец ответный вопрос.

— Сука! — прорычал краснорожий, не ответив, и поднял плеть.

Брошенный наксосцем камень больно ударил его в плечо. Надсмотрщик рванулся к забору. Но достать чужака плетью не смог, тогда он в ярости затряс жерди.

— Так с товаром не обращаются, — Батт говорил спокойным уверенным тоном. — Значит, ты не хозяин, иначе берег бы свое добро.

— Хозяин, не хозяин... Какое твое собачье дело! — горячился краснорожий. — Проваливай, пока не наваляли!

— Ладно, — уступчиво согласился наксосец, — тогда иди сюда и наваляй.

Батт с показной неторопливостью расстегнул портупею.

Отшвырнув плеть, надсмотрщик ринулся к воротам. Отодвинул засов, выскочил наружу. Пошел на чужака с грозной гримасой на лице. Он был уверен: сейчас этот наглец от боли выпучит глаза, как опущенный в кипяток рапан.

Его остановил удар ногой в живот. Но чтобы свалить ветерана, пусть даже сменившего опасное, хотя и почетное место в фаланге на спокойную службу в лагере для рабов, одного пинка мало. Выпрямившись, краснорожий прорычал ругательство, а затем мощно махнул рукой. Лицо от натуги покраснело еще больше.

Наксосец ушел в сторону, но туг же впечатал кулак под ребра надсмотрщику. Тот словно наткнулся на стену — согнулся, прижимая ладонь к боку. Сильный удар в челюсть швырнул его на спину.

На шум из барака выбежали еще двое громил. Бросились на помощь товарищу, однако остановились, увидев за изгородью хмурые рожи пиратов. Наксосцы нагло таращились на лагерную охрану, демонстративно достав ножи. Да и толстые палки выглядели угрожающе.

Батт надавил подошвой крепиды краснорожему на горло.

— Где управляющий?

— Гелесибий скоро вернется, — глухим от натуги голосом прошипел тот.

— Я