– Дорогая, вам не сложно?.. – Она указала на металлический таз.

Я выполнила её просьбу. Тушку подвесили над столом, привязав за ноги к деревянной балке. Теперь вся крошечная петушиная жизнь стекала тихой струйкой. Металлическое дно постепенно становилось алым. Меня захлестнуло чувство дикой несправедливости. Кто решает, кому какая роль достанется? Мне захотелось спросить об этом отца. Я бы могла написать ему письмо, но решила, что у него сейчас и без меня хватает головной боли в виде мамы. Я бы поговорила с Нино. У него всегда есть ответ на вопрос, если вопрос о боге и его обязанностях.

Валентина подняла отрубленную голову с клювом, а я медленно направилась к двери. За спиной спокойный голос крёстной меня спросил:

– Вы будете завтракать?

– Я пройдусь, – сказала я.

Валентина, с кровью на фартуке и мёртвой головой в руках, мне улыбнулась.

Каждый день казался жарче предыдущего. Вчера меня это приятно волновало. Сегодня мне было лет сорок – прямо под стать сорока градусам в воздухе! И я всерьёз подумывала обзавестись гигантским лопухом, вроде синьориной шляпы. Странствие водило меня кругами вокруг нашего дома, затем хозяйского; сегодня оно меня изнуряло. Я прошла виноградники, спустилась по склону и пересекла оливковую рощу. И снова оказалась у своего окна снаружи. Я словно что-то потеряла и не могла сообразить, что именно и где это произошло. Долина пеклась в лучах раскалённого добела солнца. Ни намёка на самый лёгонький ветер. Деревья за моей спиной молчали. Гравий ни под чьими ногами не шуршал. Ни одна птица не звала другую. Я подняла голову и, прищурившись, посмотрела на бледный лазурит неба. Неужели кто-то вправду за мной оттуда следил? По крайней мере, Иисус знал толк в морепродуктах. Но, может, он дошёл до этого путём ошибок? Скажем, съел однажды устрицы, пережил несварение и впредь нарёк эту пищу «нечистой»…

Меня отвлёк урчащий звук мотора где-то вдалеке. Я нырнула за угол, скользнула вдоль хозяйской виллы и, потеряв нить рассуждений, запыхавшаяся, очутилась у аллеи кипарисов. Там, под одним из деревьев, рычал повыцветшего красного оттенка мопед, с которым возился Пьетро. Я спряталась за ствол кипариса, и смелыми оказались только кончик моего носа с краем глаза. Мотор глох, потом взвывал, как зверь, меченный калёным железом, а затем кряхтя, словно испускал дух. И так несколько раз, ещё минуты две-три, пока я наблюдала широкую гибкую спину Пьетро – спина была невозмутима, как и весь остальной Пьетро. Но вот, очень уж скоро, мопед издал здоровый рык. Даже я услышала, что нужный рык отличался от всех предыдущих болезненных рыков. Пьетро, уже не столь флегматично, укротив своего красного коня, вскочил на него и унёсся вдаль, оставив за собой клубы пыли.

Итак, о чём я? О боге, кажется. Я искала его в небе, и, вполне допускаю, он тоже меня давно искал. Но небо молчало, я молчала, и пока мы не находили слов друг для друга, мне было просто необходимо чем-то себя занять. Здесь моя маленькая гадина права – не стоит женщине бездельничать, иначе женщина запутается окончательно.

После бранча – Валентина ни о чём меня не спрашивала и была самим ангелом – мне непременно понадобилось вернуться к позавчерашним салфеткам. По правде, лишь к одной – оказалось, я едва начала. Я провозилась больше трёх часов, и до момента, когда крёстная позвала обедать, вся извелась. Я даже не сразу поняла, что ела блюдо из новопреставленного петуха, так как меня саму в тот миг пожирала изнутри внезапная пустота. Меня съедали заживо, но теперь я уже не сомневалась – ко мне через странную боль в теле пробивался бог.

Глава 6

Я много думала о самых разных и запутанных вещах, и это единственное, что хранит моя память о вечере того понедельника. Но следующий день помнится мне ясным, потому как был совершенно обычным. После завтрака приехал Нино, привёз нам с крёстной по букету цветов. К тому моменту я, позабыв где-то салфетку, уже окончательно протрезвела, и ко мне вернулось самообладание. Так что Нино нашёл меня заново неверующей и бултыхающейся в бассейне. Я ещё никогда не принимала коралловые георгины, находясь в воде.

– Ты сегодня ещё прекраснее, – сказал мне Нино.

Что он имел в виду? Что жалеет меня? Лучше бы он принёс бутылку вина.

– Ты всем это говоришь, – заметила я.

– Только маме, клянусь, – решительно заверил он.

– А Валентине? – подумав, спросила я. – Валентине ты такое говоришь?

Синьоры рядом не было, и ей только предстояло получить свой букет. Нино купил для неё хризантемы, и меня это привело в дичайший восторг. Я никогда не видела этих цветов в начале лета и решила, что Нино – волшебник. Хотя известно, что деньги могут всякое. Но больше меня очаровала мысль о хризантемах для Валентины как о тонком намёке на её прощальную красоту. Они осыплются совсем скоро. Синьоре так недолго оставалось, думала я и находила в этом светлую ещё печаль, от которой мне когда-нибудь предстояло бежать самой.

Нино что-то ответил, но я уже не слушала. Какое всё-таки изумительное время – лето. Тогда я ещё не смогла бы назвать точную причину внезапно объявшего меня спокойствия. Но было ощущение, как если бы я выиграла в лотерею и со дня на день ожидала крупную сумму. Я уже упоминала, что деньги как таковые меня не волновали, но чувство свободы, которое они дарили, её сладостное предвкушение – всё это вполне могло вызывать во мне трепет, комфорт, умиротворение. Я считала, что обрела гармонию.

И ещё – куда-то испарилось чувство стыда. Стыда перед Нино за неудавшийся вечер, стыда за колкие мысли о синьоре, стыда как вообще такового. Вы меня поймёте, когда услышите, что в то утро я плавала без бюстгальтера от купальника. Я не была вульгарна, я находилась в воде и позволяла лишь угадывать себя, однако чувствовала, как это придавало новый виток в наших с Нино отношениях. Ему хватало заученного такта делать вид, словно ничего не происходило, только как же наш состоявшийся поцелуй? Нино был славным мальчиком, но мне хотелось видеть больше решительности с его стороны.

Днём я с порхающей лёгкостью согласилась порисовать с синьорой на пленэре. Синьора моя, синьорина, девочка моя смешная, моя просто Валентина. Длинный балахон забвения, шляпа-тайник, и это если учесть, что мы сели под навесом. На мне всё ещё был купальник – но уже полный ансамбль, я щадила чувства крёстной, – однако долго в укрытии я не