– Тане стало хуже. Я пока не могу водить её в школу, Фёдор, – серьезно сказала она, посмотрела на меня и вдруг ни с того ни с сего заплакала.

Я и не знал, что взрослые люди могут плакать, я думал, они только ругаться умеют.

– Я столько лет билась за то, чтобы Таня могла свободно общаться с людьми, чувствовать себя такой, как все, завести друзей, – всхлипывая, заговорила Наталья Васильевна. Она почти кричала. Лицо покраснело, слёзы текли по щекам, и она их даже не вытирала. – Ты не представляешь себе, какой это труд. Как бывает тяжело заниматься с таким ребёнком, сколько надо вложить, чтобы получить результат. Я ушла с работы, чтобы заниматься только дочерью, а ведь я была ведущим специалистом. Но я так люблю дочку, что готова сделать всё, лишь бы Тане было лучше. Только вот везде находится кто-то, кому надо обидеть того, кто слабее, показать, какой он крутой, затравить не такого, как он.

– Я не травил.

– Я знаю. Но это теперь ничего не изменит. Ничего. Теперь уже не важно, кто и что делал.

– Пожалуйста, можно мне поговорить с Таней? – попросил я.

Наталья Васильевна долго молча смотрела на меня. А потом кивнула.

– Ну, хорошо. Попробуй, – сказала Наталья Васильевна, показав рукой на закрытую дверь, и отвернулась, вытирая лицо.

Я открыл дверь и вошёл в Танину комнату. Комната была узкая, светлая и показалась мне очень уютной. На стенах книжные полки со стопками книг, в углу пианино, на письменном столе книги, закрытый ноутбук и зажжённая настольная лампа. У другой стены – кровать, заправленная зелёным покрывалом. Таня сидела спиной ко мне на стуле у окна, обхватив колени руками. Она не повернулась. Ничего не сказала. За окном падал снег. Я подошёл ближе и сказал:

– Привет! Ты в порядке? – спросил я и понял, как глупо это прозвучало.

Я видел только повернутую к окну голову, светлые завитки волос, маленькое розовое ухо. Руки беспокойно вертели какой-то шнурок.

– В порядке, в порядке, – повторила Таня.

Это не был ответ. Она просто повторяла слова. За моей спиной послышался шорох. Я повернулся и увидел Наталью Васильевну, стоявшую в дверном проёме.

– Чем я могу помочь? – мой голос прозвучал так неуверенно, что я замолчал.

– Чем тут поможешь? – ответила Танина мама. – Наверное, со временем она снова начнёт общаться. Но сейчас…

Я стоял и думал, глядя на Таню, и вдруг вспомнил замёрзший автобус, гараж. И меня вдруг осенило. Конечно, у нас могло и не получиться, но попробовать стоило.

– Я знаю, что делать, – сказал я Наталье Васильевне. – Если бы вы мне разрешили забрать Таню на один вечер.

– И что ты предлагаешь? – спросила Танина мама.

– Предлагаю спеть, – сказал я. – И сыграть.

– Большей глупости я в жизни не слышала, – ответила Наталья Васильевна. – Но попробуй. Может, и получится.

Конечно, я ни в чём не был уверен. Я просто подумал, что, если… Вспомнил, как Таня пела. Как будто парила над землёй. В музыке она была как птица, что летит к облакам.

К тому времени, как мы выбрались из дома, снега на земле прибавилось. Вокруг было столько белого цвета, что он слепил глаза. Мы стояли у подъезда Таниного дома. Солнце выглянуло ненадолго, и мы пробовали на вкус и на запах этот зимний день.

Малышня потихоньку стягивалась к недавно выстроенному детскому городку. Он словно вырос сам собой вместо старых ржавых качелей. Площадку расчистили и даже немного потеснили автолюбителей. Таня смотрела на происходящее вокруг так, словно последний месяц сидела в тёмной пещере. Губы задрожали, словно Таня не знала, на что решиться, заплакать или заговорить. Наконец, она прошептала:

– Красиво.

– Да, – ответил я и осторожно протянул Тане руку.

Она прикоснулась к моей ладони кончиками пальцев. Ногти у неё были розовые и блестящие без всякого лака. Мы не сговариваясь вместе шагнули с крыльца. Я почувствовал, что для Тани это было как прыжок с парашютом. Ей было страшно, но она шла, осторожно ступая ногами в ботинках на толстой подошве. Так, словно переходила пропасть по тонкой доске. Но она шла за мной.

На остановке почти никого не было. Мы сели в подъехавший автобус. Таня прикладывала кончики пальцев к замёрзшему стеклу и вытаивала странные узоры. А потом я грел её руки в своих ладонях.

Гараж был нем и пуст. Бомж Филя стоял у ворот и внимательно разглядывал щенка, который сидел на снегу поодаль и трясся от холода.

– Привет, Филя! – сказал я. – Что делаешь?

– Я-то? – спросил Филя. – Думаю, что с этой мелочью сделать? Приличный хот-дог из него не получится, больно тощий. А для того, чтобы завести себе домашнего питомца, мне сначала нужен дом.

Я только пожал плечами в ответ и тоже стал разглядывать щенка. Он не был пушистым плюшевым комком, который так и хочется потискать. Не был он и взрослой собакой, спокойно и кротко принимающей свою судьбу. Он был подростком, неловким, тощим, голодным и беспородным. Щенок прекрасно это понимал, и взгляд его выражал полное недоверие. Я вздохнул и шагнул к щенку, но он отпрыгнул.

– Не даётся, – пробасил Филя и добавил. – Ничего, к ночи я его поймаю. Плевать, что тощий, на что-нибудь сгодится.

И тут из-за моей спины вышла Таня и пошла к щенку. Собачонок не сдвинулся с места. Он ждал. Его умные скорбные глаза зорко следили за нами. Филя рассмеялся:

– Вот гадёныш.

Щенок посмотрел на бомжа, и мне показалось, что во взгляде собаки мелькнуло презрение. Это было так по-человечески, что я тоже рассмеялся. Таня присела на корточки и погладила щенка:

– Я возьму его, – сказала она. – Мама мне разрешит.

Щенок, зажмуривая глаза, подставлял лоб, уши, спину.

Уже стемнело, а мы всё ещё были в гараже.

Накормленный печеньем найдёныш, которого мы назвали Кешей, спокойно спал в уголочке на грязном коврике.

Я играл на гитаре всё, что приходило в голову. Играл, не глядя на Таню. Мне казалось, что так ей будет легче довериться мне и музыке. Она молча сидела в кресле и смотрела на собаку. Потом я заиграл «Гостью». Это была старая песня, там про смерть. Про то, как она выбирает, кого увести за собой.

И вдруг Таня запела, как и тогда, когда здесь, в гараже играли ребята. Она пела без слов. Просто голос, который следовал за мелодией. Песня была очень грустная, но она что-то затронула в душе Тани. Когда музыка смолкла, она открыла глаза, мельком взглянула на меня. Это длилось всего мгновение, но мне и его хватило.