Это было пренеприятнейшее известие, но без проблем преодолеваемое посредством продажи имеющихся вещей. После поклона я займусь выяснением своего материального положения.

— Мед есть? — я перевела дыхание и утерла очередной плевок кашей с щеки. Малыш с силой выхватил у меня ложку и отшвырнул ее в сторону. — И ложку принеси. Да не эту, дура! Чистую!

Лукея скривила губы, смерила меня исподлобья тяжелым взглядом и, как специально выводя меня из себя, обтерла ложку о юбку.

— А ну дай сюда, — я протянула руку, подозревая, что вредная баба особо заморачиваться не станет и только сделает вид, что ходила на кухню, ну или специально не станет ложку менять. Ложку я так же нарочно снова бросила на пол. — Неси чистую.

— А чего меду не быть? — равнодушно пожала плечами Лукея. — Вот мед, то еда крестьянская.

— Вот ее и неси.

В дверях противная баба столкнулась с растрепанной Палашкой, и хотя уже совсем рассвело, город ожил и заголосил — и надо сказать, он был на удивление громким! — та с утра была такая же неопрятная, как и вечером.

— Барыня, там барин прибыли, — доложила Палашка и застыла. Может, барыню в истерике или не в разуме, как вчера, она видела не однажды и даже по щекам получала от нее, но перемазанная кашей хозяйка с грудничком на руках произвела на нее неизгладимое впечатление. — Ба… ба… ба?..

Я закусила губу, подвинулась на скамеечке, взяла ложку у Мишеньки, зачерпнула немного меда с его тарелочки и дала малышу — ура! Он сперва остолбенел, широко раскрыл глазки, потом вцепился в ложку и начал ее облизывать… я догадалась, что отнимать ложку будет себе дороже.

Если с утра притащился молочник требовать долг, велика вероятность, что и баре за тем же потянулись. Возможно, это первая ласточка, после похорон их будет египетская тьма, и я, конечно, обговорю с ними условия… Сукин сын у Веры был муж, долги все-таки есть.

— Что за барин?

— Брат барина покойного, — пролепетала наконец справившаяся с собой Палашка. — Ой, барыня, матушка, обмыться бы вам…

— Пусть ждет.

С выходом в свет я не торопилась, хотя Палашка металась, словно я ее пришпорила. Меня эта суета раздражала, я рявкнула на нее пару раз, но особого эффекта не возымело, она как носилась туда-сюда, так и продолжила. Я же закончила кормить малыша, вытащила из ящика игрушки, немного позанималась с детьми, хотя, признаться, я не заметила, чтобы детей заинтересовали потрепанная лошадь-качалка и грубые деревянные куклы, изображавшие непонятно кого. Палашка, пробегая мимо с грязной посудой, поставила перед Лизонькой маленькую фарфоровую чашку, и я коршуном налетела и отобрала чашку. Малышка надула губки, глазки налились слезами, но она не заплакала, лишь проводила чашку мученическим взглядом.

— Ой, барыня, то все что осталось, прочие побила она, — отмахнулась Палашка, и я закрутила головой в поисках нормальных игрушек. А ничего нет.

— Нет, солнышко, это опасная игрушка, — сказала я Лизе и пересадила малыша — я так и не знала его имя! — на другую руку. Оставался самый нижний ящик комода, и с ребенком на руках я умудрилась присесть и не потерять равновесие. Я угадала, в ящике действительно были игрушки, да какие! — Вот, смотри! — и я, усиленно засовывая в себя ругательства, потому что было мне крайне неудобно, принялась вытаскивать из ящика роскошную куклу в деревянной коробке. Потом я смекнула: — Сережа, достань-ка куклу сестре! А вот тут еще солдатики!

Ну, солдатики — не то, во что я бы дала играть детям, но на безрыбье…

— Ай, барыня! Да гляди, гляди, чего барчонок тащит! — завопила Лукея, за каким-то чертом опять поднявшаяся в детскую. — То ж самим амператором, храни Всевидящая, подарено! А положьте, барин, взад!

Вот теперь Лиза, напуганная старухой, заревела, и я, не без труда поднявшись, выхватила у Лукеи коробку и сунула сыну.

— Отдай Лизе, Сереженька, и сам можешь поиграть, — проговорила я, снова стараясь, чтобы никакие лишние слова в моей речи не проскользнули. — Я приеду, и мы посмотрим, с чем еще можете играть, хорошо? Лизонька, милая, не плачь, смотри, какая кукла красивая! Давайте она будет принцессой? Вот, конь уже есть, а вот и охрана, куда поедет наша принцесса?

— Замуж! — восторженно крикнула Лиза, хватая куклу и младшего брата за руку. — А Гришенька жених! А Миша доктор!

М-да. Дети у меня развиты не по годам, и не сказала бы, что я восторге от ключевой идеи их игр. Но Лукея уже нахохлилась, я сообразила, что она пришла капать мне на мозги по поводу визита брата усопшего и какого-то там поклона. Я не ошиблась.

— Барыня, — прокудахтала Лукея, — на поклон бы собраться. И барин ждет, негоже.

Я приказала ей оставаться с детьми, позволить им играть со всем, с чем они захотят, только ни в коем случае не давать то, чем они могут пораниться. Детский сервизик, то, что уцелело, я унесла.

Я успела кое-как обтереться от каши, но вид у меня все равно был почти непристойный — я бросила взгляд в зеркало, пока шла, и отметила две вещи. Первая: да, переодеться нужно из элементарной вежливости, это же неглиже, второе: да я красавица!

Даже сейчас, измотанная, с болью во всем теле и в легких, с синяками под глазами, с растрепанными волосами, в перепачканном платье. И если бы не молоко, я засомневалась бы, сама ли Вера рожала, настолько у нее сногсшибательная фигура. В прошлой жизни… — вот я и произнесла эти слова! — в прошлой жизни я не была особенно привлекательной, что не мешало мне ни крутить романы, ни дважды побывать замужем, но видеть, насколько ты красива, приятно, черт побери.

В спальне, где то ли Лукея, то ли Палашка уже прибрались, я рассмотрела себя получше. Огромные карие глаза, ресницы такие, словно в это время уже существовали лешмейкеры, брови сделают больно любой постоянной клиентке лучшего мастера, губы, кожа, копна волос, стать и осанка — вчера мне было не до того, чтобы беззастенчиво на себя любоваться. Сейчас же, пока Палашка крутилась, то надевая на меня рубаху, то подвязывая чулки, то зашнуровывая тяжелое темно-вишневое платье, я диву давалась.