Шрифт:
Закладка:
— Шубу, барыня, подать? — всхлипнула Палашка. — Али ждать, пока на поклон пойдете?
— Вот дура, зачем мне в доме шуба? — пробормотала я, поправляя чересчур сильно стянутые в пучок волосы. Прическа сбилась, но мне стало удобнее. Юбка длинная, зато свободное платье, ведь дышать в тугом корсете тяжело, а как в нем есть, страшно представить. — Подай завтрак, пока я с барином говорить буду.
Я направилась к дверям, держа спину пугающе прямо. Палашка снова шмыгнула носом:
— Какой завтрак, барыня?
Я обернулась. Может быть, здесь ничего не едят, пока в доме покойник? Но плевать, если я останусь голодная, пропадет молоко.
— Обычный завтрак. Я кормлю ребенка, мне нужно хорошо питаться.
Палашка стала такой бледной, что цвет лица ее слился с не слишком-то чистым воротничком.
— Так… разве репа осталась, барыня! Ужели барину репу подать? А больше и нет ничего…
Я дернула плечом, давая однозначно понять — мне безразлично, что по поводу репы подумает барин. Его не звали сюда харчеваться, а что до меня, то мне по вкусу здоровая пища, хотя Лукея и назвала ее презрительно крестьянской подачкой.
Над тем, что отец моего слуги присылает мне еду, впрочем, стоит задуматься, и даже не потому что он может иметь свой интерес, а потому что у меня, возможно, дела совсем плохи… Я вошла в комнату с гробом, учтиво кивнув пастырю, который уже не играл на ксилофоне, а сидел и перебирал что-то похожее на четки с перьями. Гроб был закрыт крышкой и полностью покрыт красной тканью, и впервые я подумала — от чего умер мой муж? Я совсем молода, вряд ли больше двадцати пяти лет, а вчера я была не в том состоянии, чтобы рассматривать чужих мне покойников.
Я вернулась уже из дверей, ведущих из комнаты, и вопросительно посмотрела на пастыря. Я не знала, как правильно к нему обратиться, и криво, неуверенно улыбнулась, надеясь, что он поймет.
— Попрощаться хотите, Вера Андреевна? — произнес он, и меня опять накрыло неприятное ощущение чужого могущества. Пастырь был невысокий, тощенький, с ухоженной редкой бородкой, напоминал доброго гнома из сказки, но казалось — он злой волшебник, который только и ждет, пока я скажу или сделаю что-то не так. И дальше произошло невообразимое.
Если бы мой покойный супруг поднялся из гроба, я была шокирована меньше, но пастырь сперва стащил с домовины красную ткань, затем повел рукой, и крышка поднялась, подвластная его жесту, и неторопливо опустилась на пол подле стола. На лице пастыря была благостная, спокойная улыбка, я же была готова грохнуться в обморок и схватилась за стол, чтобы не упасть. Боже… Я сглотнула, но пастырь принял мое состояние за естественную реакцию вдовы.
— Полно, Вера Андреевна, голубка, полно. Всякому свой час придет, — успокаивающе, мягко утешал меня пастырь, я пыталась прийти в себя и посмотреть на лицо мужа. — Знаю, что о любви вашей как о сказке наяву говорили, знаю, что против воли родительской под шатер пошли, знаю, что несправедливостью полагаете кончину Григория Дмитриевича, все знаю. Но каким благом наградила вас Всевидящая! — он, все так же улыбаясь, указал пальцем наверх, подразумевая детскую, и я наконец отмерла.
— Да… вы правы… — я сделала шаг, рассматривая супруга.
Молод. Старше меня нынешней, но моложе, чем я была прежде, лет тридцать пять. Может, даже красив, хотя не в моем вкусе. Лицо надменное, ухоженное, спокойное, умер он не в муках, но от чего? Задать этот вопрос пастырю я не могла, он и так сообщил мне немало.
Я вышла замуж по любви и любила мужа до его последнего часа. Для Веры его смерть была ударом, потому и Лукея крыла меня последними словами, полагая, что я — Вера — не выдержала, но Лукея была справедлива, ставя в приоритет не унылую вдовью долю, а детей. Может, она не так и плоха, по-своему любит моих малышей, пусть и необходимо эту любовь направить детям во благо. Но это мелочи, с этим я справлюсь…
— Скоро на поклон ехать, Вера Андреевна, — напомнил пастырь, и я кивнула, развернулась и вышла.
Вера вышла замуж против воли родителей, интересно почему. Хотя логично, что с такими прекрасными внешними данными Вера могла претендовать на мужа с огромными капиталами и титулом, или все не так просто, как мне, непосвященной, кажется?
Я вышла в столовую, которую пробегала вчера, и сейчас там были отдернуты шторы и серый день играл на богатом золоченом сервизе. Вся посуда была пуста, как в музее, за столом сидел очаровательный молодой человек и при виде меня поднялся.
— Вера Андреевна, милая сестра, — он подошел ко мне, взял мою руку и притворился, будто целует пальцы. То ли так было положено — сделать вид, то ли он по какой-то причине целовать руку мне брезговал. — Что случилось, не миновать того было, не корите себя.
Я мужественно приняла и это известие, понимая, что оно не последнее и не единственное из дерьма, которое меня ждет впереди. Как бы то ни было, Лукея права, вся моя жизнь отныне подчинена детям, и об этом я не должна забывать — и не забуду.
— Прошу, брат любезный, — громко и нарочито сказала я, как на сцене. Бейджики бы на вас понавешать, я ведь забуду, кто есть кто. — Добра в доме немного, но завтракать сейчас принесут.
Молодой красавец джентльменским жестом подвинул мне стул, о чем я тут же пожалела. Официанты в моем прежнем мире были куда более ловкими, я же не носила такие длинные юбки, а деверь в попытке мне угодить сначала придавил ножкой стула платье, затем я уже сама больно ударилась косточкой о перекладину. Мое скисшее лицо он истрактовал по-своему.
— Я не оставлю вас, сестра, — уверенно пообещал он, садясь напротив меня, что я тоже списала на местные обычаи, но хоть в тарелку мне смотреть не будет. — Вам придется… нелегко на поклоне.
— У меня дети, брат, — возразила я и выдернула наконец юбку из-под ножки. Стул подпрыгнул, брови деверя тоже. — Ради детей я буду держаться. Я попрощалась с ним… я была счастлива, разве не так? И отныне мой
