Я ставлю чашку чая на прикроватную тумбочку.

— Спасибо, — хрипит только что проснувшаяся Лия.

— Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. Еще раз прости за истерику.

— Не надо извиняться. Все уже забыто.

Я целую ее на прощание и отправляюсь на работу.

В пути мои мысли заняты вчерашним разговором с женой. Столько слов посвящено обсуждению прошлого — и снова ни одного о будущем. Сколько еще я выдержу бег в этом беличьем колесе? Мне тридцать три, и большинство моих университетских друзей уже устроились в жизни и распланировали будущее. А со мной что будет через три, пять или десять лет? И мысль о прогулках по тому же самому маршруту в тот же самый кабинет и выслушивании тех же самых горестей отнюдь не вызывает у меня восторга.

Если по правде, она вызывает у меня ужас.

Во время моего последнего визита к родителям мы с отцом долго обсуждали мою ситуацию. Хоть человек он и участливый, но выкладывать горькую правду не стесняется и порой проделывает это весьма бесцеремонно. Очевидно, такая манера сформировалась у него еще на работе. Руководство социальными службами подразумевает компромисс между нуждами населения и ограниченным бюджетом. В некоторых случаях, не сомневаюсь, отцу приходилось говорить нет, в то время как его совесть требовала противоположного.

Другая проблема заключается в том, что он не воспринимает меня ни как тридцатитрехлетнего мужчину, ни как профессионального психотерапевта. Для него я только сын. Сын, у которого несчастная жизнь, но который не желает что-либо менять в ней из страха огорчить жену. Как отцу представляется, мне всего лишь надо поставить Лию перед фактом нашего переезда из Лондона, совершенно не считаясь с ее мнением. Он отнюдь не дремучая деревенщина, однако остается истинным представителем своего поколения. Поколения, для которого мужчины есть мужчины, а женщины делают что им велено. Мне и в голову не приходит обвинять отца в сексизме, но кое-какие его взгляды все же чересчур упрощенные.

— Твоей жене нужна сильная рука, — заявил он тогда. — Для ее же собственного блага.

Естественно, я принялся защищать Лию и обвинил отца в нечуткости и непонимании серьезности психических заболеваний. На него это впечатления не произвело, и последовало встречное обвинение — я, мол, чересчур идеалистичен, вплоть до добровольного принятия мученичества. Для убедительности отец прибегнул к избитой аналогии: порой стену приходится разбирать медленно и осторожно, кирпич за кирпичом. В некоторых же случаях куда действеннее использовать кувалду. По его мнению, мне не стоит пренебрегать данным инструментом, в особенности касательно отношений с женой.

Отца я люблю и уважаю, и все же насчет Лии он очень и очень ошибается. Увы, альтернативного реалистичного разрешения ситуации я пока не вижу.

В половине девятого я переступаю порог вестибюля «Здравого ума», и Дебби, разумеется, уже за стойкой.

— Доброе утро, Дебс.

— Еще какое, — невозмутимо отзывается женщина.

— Все в порядке?

— Вообще-то, нет. Арендаторы из соседнего здания предупредили о съезде.

— Вот те на! Почему, объяснили?

— Они не обязаны, да это и не имеет значения. Зато имеет значение, что мы не можем позволить этому зданию долго пустовать.

Раздается стук в дверь. Я оборачиваюсь, ожидая увидеть одного из психотерапевтов-волонтеров, однако за стеклом стоит коренастый мужчина средних лет.

— Узнай, пожалуйста, чего он хочет, — просит меня Дебби.

— Нет проблем.

Я открываю дверь.

— Доброе утро, — бодро произносит мужчина.

Как правило, обращающиеся к нам за помощью не носят черных костюмов и дорогих на вид пальто. Тем не менее по одежке судить не стоит. Спектр наших посетителей весьма широк, поскольку психические заболевания классовых различий не ведают.

— Чем могу помочь?

— Могу я войти? На улице холодновато.

— О, простите. Конечно же, заходите.

Я пропускаю его внутрь. В вестибюле он снимает черные кожаные перчатки и осматривается по сторонам.

— Вы знали, что раньше в этом здании располагалась табачная лавка? — деловито осведомляется он.

— Нет, не знал.

— Давным-давно, «Берк и сыновья» славились выбором сигар… кубинские, эквадорские, гондурасские…

Он шумно втягивает носом, словно в воздухе по-прежнему витает запах табака.

— И когда они закрылись? — вежливо осведомляюсь я.

— Наверное, лет тридцать назад, — с некоторой грустью отвечает мужчина. — Свою первую в жизни сигару я купил именно здесь… Мне тогда было лет семнадцать-восемнадцать. А нынче приходится таскаться в Тоттенхэм.

Не люблю скоропалительных выводов, однако, судя по первому впечатлению, наш посетитель из тех, кто наслаждается прелестями богатой жизни — изысканными винами, дорогими ресторанами и толстыми сигарами.

— Тем не менее времени на выслушивание моих воспоминаний, полагаю, у вас нет.

— Хм, ничего страшного.

— На самом деле я здесь в рамках спасательной операции.

— Так.

— Я разыскиваю своего племянника, и из достоверного источника мне известно, что вчера он нанес визит в ваше учреждение.

Мы буквально одержимы конфиденциальностью наших клиентов и потому никогда не подтверждаем и не отрицаем факт обращения в «Здравый ум».

— Боюсь, мистер…

— Кингсленд. Фрейзер Кингсленд.

— Боюсь, мистер Кингсленд, раскрытие имен клиентов противоречит нашей политике конфиденциальности.

— Мне всего лишь надо знать, приходил он сюда или нет. Хоть это-то вы можете мне сказать?

— Увы.

Кингсленд смотрит на меня в упор, и, несмотря на дружелюбное выражение лица, его светло-серые глаза ничуть не теплее промерзшего пруда.

— Его зовут Камерон Гейл, — добавляет он.

Я не могу удержаться и машинально оглядываюсь на Дебби. Игроки в покер в таких случаях говорят: спалился.

— Ага, значит, он все-таки приходил вчера, — ликует Кингсленд.

— Как я уже дал понять, мы не можем вам сообщить, даже если он и посещал наше учреждение… и я вовсе не подтверждаю, что он у нас был.

— Понимаю, но могу я попросить вас об одном одолжении?

— Возможно.

— Мой племянник сейчас не в лучшем состоянии — в психическом плане, я имею в виду, — и его бедная мать вся извелась. Я пообещал ей сделать все возможное, чтобы отыскать его, пока он не натворил каких-нибудь глупостей. Все, о чем я прошу, это передать ему мою визитку, если он вдруг снова у вас объявится. Скажите ему, что позвонить мне в его интересах.

Кингсленд достает из кармана пальто карточку и протягивает мне.

Я беру визитку — абсолютно черную, с именем и номером мобильного телефона белыми буквами.

— Если ваш племянник действительно зайдет, передам ему.

— Весьма признателен. — Мужчина протягивает руку. — Простите, не разобрал, как вас зовут?

— Дэвид Нанн.

— Приятно познакомиться, мистер Нанн.

Рукопожатие у него неприятно крепкое.

Кингсленд кивает Дебби и удаляется.

— Не нравится мне он, — заявляет женщина, едва лишь за ним захлопывается дверь. — Спесивый козел.

Я ее не слушаю, погрузившись в размышления. Камерон