Раб еще ошеломленно ждет несколько мгновений, что Цезарь хотя бы пригрозит ему наказанием за небывалую дерзость, непрошеные советы и за то, что осмелился сбить с любимого ораторского коня.

Но хозяин уже придвинул кресло к столу и вооружился палочкой тростника для письма, лицо его сосредоточенно и серьезно, похоже, репетирует бесстрастие, которое проповедует так страстно. Среди витков свечного пламени он похож на бронзовое изваяние, но это всего лишь одна из масок, уж Косма-то знает его, Косма знает…

Раб поджимает губы и удаляется, немного надеясь, что его призовут обратно, и ждет всю ночь, ворочаясь на ложе без сна. Когда небо розовеет, становясь прозрачнее, не выспавшийся Косма встает, плещет воды в лицо и кружит по своей комнатушке, призывая рассвет. Солнце выкатывается этим утром с мучительной медлительностью, что-то заспался небесный трудяга Гелиос, единственный раб из богов и потому – покровитель рабов на земле, поднимайся же скорее!

Но бог запаздывает, и Косма тревожится все сильнее, напряженно вслушиваясь в звуки, издаваемые домом, по которому ходят просыпающиеся раньше всех рабы.

Хозяин не станет мучить и бить слуг, он следит за тем, чтобы они были хорошо одеты и обуты, сыты и здоровы, он не разлучает семьи, не нагружает непомерной работой и не отправляет на остров смерти стариков. Он не жесток по природе и бережет свою собственность.

В доме Юлия обитает множество двуногих существ, но всего несколько из них – люди.

Косма привык считать себя одним из них благодаря снисходительности Цезаря, поэтому так и забылся накануне. Но ничего, у него добрый господин, наказывающий одними словами. Сначала, бывало, ярился и сулил побои, после, приходя в крайнее раздражение, стал грозить, что продаст. Но Косма уверен, что хозяин с ним не расстанется. Цезарь давно привык к толковому помощнику и не сможет без него обходиться. Только пусть накричит, как обычно, а не разыгрывает бронзовое бесстрастие, от которого тяжко на душе.

Наконец приходит час, когда можно будить хозяина, и грек спешит к нему, суетливо перебирая ногами, но выясняется, что Цезарь уже встал, самолично оделся и велел подать завтрак к себе в таблин.

Косма непривычно мнется на пороге, не сразу решаясь войти.

Хозяин трудится, он вечно в делах, от которых у него болит голова. Госпожа Помпея ругает мужа: «Ты на меня не смотришь, только на свои пергаменты, бумажки и вощеные дощечки! Что за добровольное рабство?» 

Косма входит, бесшумно ступая. Может быть, сейчас на него обрушится гнев?

– Хорошо, что пришел, – произносит Цезарь ровным тоном, не поднимая глаз от письма. – Послушай, где чертежи амфитеатра, который я хочу затянуть тканью для защиты зрителей от солнца? Я не смог найти.

У грека памятливые руки, и вскоре нужный свиток оказывается на столе.

– Благодарю, – роняет Цезарь, не отрываясь от бумаг. – Как быстро у тебя все получается.

Хозяева не благодарят рабов, как не говорят «спасибо» мясу, которое едят, или одежде, которую носят.

Вес последующего молчания невозможно выносить.

Косма бросается к его ногам, обнимая трясущимися руками лодыжки.

– Прости меня, прости! – всхлипывает он в отчаянии. – Хочешь, отдай под плети, под кнут, только не продавай, умоляю тебя!

– Прекрати сейчас же. В чем ты провинился?

Голос Цезаря по-прежнему спокоен и тих. Почему он не кричит и не гневается, словно ему не нужно ни требовать, ни принуждать? Почему кажется, что это беспощаднее, чем отправить под плети? Он, возможно, будет править миром, прогнув его под себя тихим голосом и доброжелательностью, что хуже любой пытки.

– Поднимись, – приказывает Цезарь, и Косма встает с пола, шумно хлюпая носом и боясь взглянуть ему в глаза. – Довольно рыданий, я не собираюсь тебя продавать. Посмотри на меня, я не Медуза, ты не превратишься в камень.

– Ты простил меня, доминус? – спрашивает раб, не веря, что опасность миновала.

Цезарь с полминуты удерживает его взглядом, как крюком, и лишь затем произносит:

– Ты больше никогда не станешь меня перебивать и повышать голос. Хотя ты был прав.

– В чем? – не понимает потрясенный раб.

– Моя жена должна быть выше подозрений, – отвечает Цезарь со странной усмешкой. – Ты хорошо сказал, а сейчас принеси-ка мне лимонной воды и займемся расчетами.

Хозяин меняется с этого дня.

Косма пытается понять, в чем состоит перемена, и, без подражания поэтам и риторам, облачает свою мысль в простую белую тогу без цветастых орнаментов: Цезарь поворачивает налево, когда любой другой повернул бы направо.

Hispania

Дальняя Испания похожа на неумелую копию Италии, как плохо пошитое платье провинциальной модницы, пытающейся подражать наряду горожанки.

Здесь горячее небо, солнечное море, буйная неукротимая зелень, красные пласты сухой земли набухают золотыми жилами. Найденные на приисках самородки отправляются в Италию. Все идет в Рим.

Кроличий берег{11} – столь же благодатное место для человека, что и земля волков. И волк, конечно же, проглотит кролика.

Римляне смотрят на остальной мир либо с вежливым презрением, как на взятую в плен и сломленную, но хранящую ореол былого величия Грецию, либо с неприкрытым отвращением, как на размалеванную синевой Британию. Испанию удостаивают высшего комплимента, какой можно услышать от потомков Ромула и Рема.

Они говорят: «Эта страна не совсем безнадежна».

Рим перевезен в эти края весьма успешно, он читается в строгих линиях проторенных дорог, в очертаниях приземистых коренастых зданий с плоскими крышами, в стремлении расчертить природу на геометрические фигуры, выпрямив ее причудливые изгибы и волнистые линии.

Испания отличается от других земель еще тем, что подражает Риму больше, чем восстает против него.

Но племена кельтиберов, лузитанцев и басков продолжают сопротивляться, как неблагодарные дети, нуждающиеся в палке учителя для собственного блага. Местные жители до сих пор свершают человеческие жертвоприношения. Но Рим, считает Цезарь, послан им, чтобы выправить их нравы.

Два года лечит он вывихнутые суставы Испании с помощью меча и чернил, и к концу службы наместником его кошелек наконец круглеет, как брюхо чревоугодника. Он получает подношения от жителей богатого юга, милуя нищий север, оправляющийся от подавленных его войсками бунтов.

Впервые в жизни у него достаточно средств, чтобы рассчитаться с кредиторами и удалиться на покой, к жизни изобильной и роскошной, проводя дни в приятных разговорах, чтении и неутомительном надзоре за виноградниками и пашнями, а ночи – в объятиях какой-нибудь женщины, способной поддержать между соитиями беседу о склонении существительных и спряжении глаголов.

Впервые в жизни он по-настоящему хочет