Не знаю, как я прожила следующие дни. Они просто выпали из моей памяти и, наверное, только это спасло меня от сумасшествия. Я помню, что выбежала из дома в тапочках и пижаме, что-то кричала единственному оставшемуся охраннику. Потом мы ехали на бывшую папину работу. Не доезжая до Делового центра, встали в пробку, впереди была авария. Я словно чувствовала, что мама там и мне нужно бежать туда. Чуть ли не на ходу выпрыгнула из машины и понеслась по МКАДу, не обращая внимания на сигналы машин, что проносились мимо.

Я ее нашла, почти сразу. Мама лежала на асфальте, ноги неестественно вывернуты. Первое, что заметила это одну туфельку на ее ноге, любимые лабутены из бежевой кожи. Подлетела к ней, схватила на руки, начала трясти, что-то завывая. Мамина голова болталась из стороны в сторону. В уголках рта запеклась кровь, а волосы словно превратились у виска в одну грязную массу.

— Да она выскочила на дорогу! — что-то кричал водитель большой фуры, — Я даже среагировать не успел. Пьяная что ли, шла, даже не смотрела куда.

Я прижимала маму крепко к себе, рыдая и захлебываясь слезами, пока не наступил провал в сознании, причем полный.

Дни слились в один, превращаясь в сплошной день. Я не замечала, что наступила ночь или в окно светило утреннее солнце. Не замечала ничего. Лишь один раз до меня долетели обрывки каких-то разговоров:

— Мы не можем больше держать ее на лекарствах, в ее положении это категорически запрещено! — голоса шли из коридора. Дверь в мою спальню была открыта.

— Какое положение? — голос Сергея Валентиновича или мне показалось?

Дальше снова пустота, ни одной мысли в голове, ничего.

В день похорон, что-то начала чувствовать, когда в комнату вошла незнакомая женщина и предложила мне на выбор одно из двух черных нарядов.

— Уже? — зачем-то спросила я, и она кивнула, прикрыв ладонью рот и едва сдерживая рыдания.

Я спокойно встала и прошла в ванную, задержав короткий взгляд на зеркале, и тут же отпрянула от него. Страшная, щеки ввалились, вокруг глаз черные тени, скулы выделялись на бледном лице. Волосы спутались и лежали одной нечесаной копной. Взяла с полки ножницы и, оттягивая светло-каштановую прядь, срезала ее почти у самой головы. Смотрела, как в раковину падают мои некогда густые и красивые волосы, пока не срезала все, превратив себя в еще более уродское создание.

Горничная вошла и охнула, оглядывая ванную, а я молча прошла мимо нее. Взяла первое попавшееся платье и натянула на себя, затем чулки, туфли на низком каблуке и повернулась к застывшей у двери в ванную женщине.

— Куда идти?

— Платок, Господи, — запричитала та, вытирая слезы с щек, — Деточка, на голову, — протянула мне черный кружевной платок.

Я вышла из комнаты и спустилась в гостиную, где меня ждал Агафонов. Оглядел меня с ног до головы, помог завязать платок под подбородком:

— С волосами зря, но пусть, если тебе легче, отрастут, — набросил на мои плечи темное пальто и мы вышли из дома, усаживаясь в черный лимузин.

На кладбище не было никого, совсем. Если у папы еще было несколько деловых партнеров, то маму не пришел проводить никто. Из родных у меня оставалась бабушка, папина мама, но и она не смогла приехать. После похорон сына уехала к себе в Сочи, где папа давно купил ей маленький домик у моря, и попала в больницу с инсультом. Ей даже не стали сообщать о гибели моей мамы, это могло бы добить старую женщину.

Пришел Агафонов, а еще работники, которые открыли гроб, дали мне проститься с мамой. Смотрела в это чужое белое лицо, красивое даже в своем вечном сне. Внутри словно все умерло, не отзывалось ни на что, пока на саван не легли красивые белые розы. Проследила за рукой, которая положила цветы и застыла. Артем стоял напротив меня, сцепив руки спереди, и смотрел прямо в глаза. Что там было, я не знаю, не успела рассмотреть.

Злость поднялась удушливой волной, смешиваясь с ненавистью, заставляя меня затрястись всем телом. Мне казалось, что я сейчас умру здесь и сейчас, потому что мое сердце просто не выдержит такого адреналина в крови, такой вспышки ярости. Артем внимательно смотрел на меня, наблюдая, как меняется мое лицо, превращаясь из неживой маски в демонический оскал, как сжимаются кулачки на моих руках:

— Прости, — прошептал он.

— Что? — мне показалось или я не расслышала, — Повтори?!

— Прости, — громче сказал он и все, меня просто вынесло к нему.

Схватила с тела мамы его розы и, подскочив к нему, начала хлестать по лицу, царапая в кровь шипами:

— Прости?! — кричала я, видя, как шипы раздирают его кожу на красивом лице. Как выступают алые капли, — Поменяйся с ними местами, слышишь?! Тогда прощу!

Платок сбился, обнажая мою уродливую голову, а я все хлестала своего мужа розами, не останавливаясь ни на секунду. Затем, руки стали ватными, перед глазами все закружилось, и меня поглотила тьма. Помню только, как Артем подхватил меня на руки и все.

Очнулась дома, в гостиной. У дивана стояла капельница, в углу комнаты сидел Агафонов и смотрел на меня.

— Хорошо, что ты пришла в себя, Рита, — поднялся он с кресла и пересел ближе ко мне, на стул, — Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

— О чем, — разлепила я пересохшие губы, приподнимаясь.

Агафонов протянул мне стакан с водой, дал возможность сделать пару глотков, поддержав.

— Ты беременна, Рита и если не возьмешь себя в руки, потеряешь ребенка, — сказал мне Сергей Валентинович, и я поперхнулась закашлявшись.

— Как? — что-то щелкнуло в голове, заставляя задуматься и произвести подсчеты. Да, со смерти папы не прошло и месяца, а это случилось сразу после свадьбы. У меня задержка уже две недели, а я даже не вспомнила об этом из-за всех этих событий.

— Не буду рассказывать тебе, как это получилось, но тебе нужно уехать из страны, спокойно родить и жить там. Мне нужно время, если ты ответишь мне согласием, я помогу, — кивнул Агафонов, останавливая мой протест, — Подумай о ребенке.

— Дитя предателя? — удивилась я, чувствуя, что не хочу, не могу, любить этот плод во мне, — Я хочу сделать аборт, — заявила Агафонову, отчего его брови удивленно поползли вверх.