потом пуговицу, но так медленно и нерешительно, что взбесила этим Либермана.

— Не надо мне тут целку изображать, — сказал он, схватив ее за волосы и намотав хвост на кулак. От боли Саша словно проснулась и принялась вырываться.

— Кощей! Руки ей держи! — ее ткнули лицом в стол с такой силой, что она прикусила язык. Кощей зашел с другой стороны и вытянул ее за руки через столешницу, держа так крепко, что на руках остались синяки.

Ее футболку задрали до подмышек, грубо облапали за грудь, а потом стянули с нее джинсы вместе с бельем, и те болтались у колен, стреножив ее.

Кажется, она кричала и вырывалась, а потом поняла, что этим только доставляет Либерману больше удовольствия. Ему важно было не только оттрахать ее, чтобы она поняла, перед кем провинилась, но и утвердить свою безоговорочную власть над ней.

Временами ей казалось, что она ничего не чувствует, но иногда боль пронзала ее от макушки до самых кончиков пальцев. И все это казалось бесконечным — грубые толчки, пыхтение Либермана за спиной, его сальные и грубые комментарии.

Все кончилось внезапно. Саша поняла, что ее больше ничто не удерживает на поверхности стола, и тут же сползла на пол, краем взгляда зацепив безвкусное пресс-папье в виде инкрустированной египетской пирамиды. В пребывающем в ступоре сознании мелькнула спасительная мысль схватить эту хреновину и воткнуть острием в черепушку Либермана. Вот только сил на это у нее не было.

— Выкинь ее отсюда, — голос бывшего директора донесся до нее словно сквозь толщу воды.

Кто-то дернул Сашу наверх, но она была, словно бескостная амеба.

— Да стой ты! — прорычал над ней Кощей, ставя ее на ноги и натягивая на нее трусы и джинсы.

— Стой, Галицкая, — негромко позвал Либерман, когда Кощей уже тащил ее безвольную к двери, а когда прозвучал оклик, дернул за локоть, заставляя развернуться. — Если обратишься в полицию, твоя сестра пойдет по твоим стопам, и можешь не сомневаться, обслужить ей придется не только меня, — предупредил он и махнул рукой, давая понять, что ее можно уводить.

Саша захлебнулась воздухом, но Кощей вытащил ее в коридор до того, как она успела ответить. Он протащил ее до служебного коридора, заставляя перебирать ногами, и отпустил, когда они дошли. Саша кулем осела на пол, хотя у нее дьявольски болела промежность.

— Ты легко отделалась, ясно тебе? — сообщил Кощей, закуривая и переводя дух. — Повезло, что рожа смазливая. Не попадайся больше на глаза Либерману и его людям, понятно? В игорный бизнес тебе дорога закрыта. Гена, найди кого-нибудь, пусть отвезут домой, — велел он, увидев их безопасника.

— Сам отвезу, шеф, — решил тот, окинув Сашу скептическим взглядом.

— И то верно, — согласился Кощей, расширять круг осведомленных не стоило. — Не задерживайся.

— Одна нога здесь, другая тоже здесь, — пообещал Гена и потащил Сашу к своему Хаммеру, покрашенному в стиле милитари.

Он сгрузил девушку на переднее сиденье, пристегнул и занял место за рулем.

Саша держалась изо всех сил, на таких морально-волевых, о каких и не подозревала. Унижаться и рыдать перед Геной она не хотела. Смотрела только вперед, в одну точку, стараясь не думать о том, что джинсы на ней застегнуты кое-как, а белье впилось в кожу, скатавшись жгутом. Как назло, дорога была долгой, на трассе было много машин в пятницу вечером.

Кажется, Гену совершенно не напрягала компания в машине, он постукивал по рулю в такт музыке.

— Слышь, Сашка, не хочешь продолжить? — осклабился он и похлопал себя по члену поверх ширинки, когда они, наконец, добрались до ее дома.

Сейчас она больше всего испугалась, что пальцы подведут ее, и она не сможет отстегнуться, но морально-волевых хватило и на это, и на то, чтобы вылететь из машины, залупив дверью так, что вся машина содрогнулась. В спину ее подгонял мерзкий смех Гены.

Едва она оказалась дома, Саша стала яростно сдирать с себя одежду. Стоя под душем, она третий или четвертый раз намылилась, а потом выронила мыло и поняла, что сделала ошибку. Она уничтожила следы насилия, вместо того чтобы поехать на освидетельствование и в полицию. Но потом снова вспомнила слова Либермана и зажала рот. Ее то ли тошнило, то ли горло сдавило рыданиями. Она оказалась по уши в таком дерьме, о котором раньше и подумать не могла. Еще неделю назад ее жизнь была относительно нормальной, а теперь она превратилась в руины.

Съехав по стенке, Саша уселась на дно ванной и все же дала волю слезам, которые тут же уносила вода. Сколько так просидела, она сказать бы не смогла, но в какой-то момент поняла, что просто не может больше плакать.

Кое-как выбравшись из ванной, она вытерлась, закуталась в халат и перебралась на диван. Несмотря на теплый воздух, врывающийся в окно, ее колотило в ознобе.

И снова время утратило для нее всякий смысл, вроде бы стемнело, потому что контуры предметов в комнате утратили четкость. Константой оставалась лишь боль в промежности. И тут Сашу как током шибануло от пришедшей в голову мысли.

Судорожно натянув на себя первую попавшуюся одежду, она чуть ли не бегом рванула в ближайшую аптеку, благо, круглосуточную, и попросила препарат экстренной контрацепции. От мысли, что она могла забеременеть, ее снова чуть не вывернуло.

Ее предупредили о побочках, но Саше было плевать. Наверное, будь она чуть менее стойкой, она бы искала более радикальные методы закончить все. Но она была другой и только твердила себе, что она должна это пережить. Как угодно, но должна.

Саша выпала из жизни на три дня. Она не выходила из дома, не отвечала на звонки, дежурно отписывалась в семейном чате, что очень занята. Чтобы ее никто не трогал. Она даже толком не ела, изредка находила силы сходить в душ и выпить чашку чая. Потом ложилась обратно на диван и спала, спала и спала, мечтая проснуться в другом мире, где все было нормально.

Постепенно отступила боль, тело уже не так ломило, как в первый день. Стало приходить понимание, что жизнь, как таковая, продолжается — светит солнце, люди куда-то спешат, к чему-то стремятся.

Поднявшись с дивана, Саша разделась догола и встала перед ростовым зеркалом. В ее теле ничего не изменилось. Изначально фиолетовые синяки на бедрах начали желтеть, а значит, скоро и они исчезнут, и не останется никаких следов случившегося.

Значит, надо просто собрать в коробочку все-все воспоминания о том дне, заколотить гвоздями и засунуть в самый дальний, самый пыльный угол сознания, где уже пылились другие такие же воспоминания, тогда казавшиеся катастрофическими, а сейчас — ничего не значащими: как в пятилетнем возрасте она упустила в раковину