Делать нечего, побрели дальше. Пример­но через километр-полтора наткнулись на кошмарную бойню — двенадцать трупов, разбросанных по каменистой площадке.

Зарина, стараясь не вглядываться, стащила с подростка, её ровесника, прозрачную полиэтиленовую накидку и ото­драла прикреплённый к поясу телефон. Её собственный телефон почти разрядился. Тело сотрясала крупная дрожь. Казалось, что подросток сейчас вскинется и схватит её жёсткой рукой. Она долго не могла ус­покоиться. Зато теперь у неё были защита от дождя и айфон.

Ночевали они в небольшой пещере, которую обнаружили уже в плотных сумерках. Внутри было сухо, хотя пыли нанесло почти по щиколотку. Чернело кострище, обложенное кругом камней, нашлась в углу куча древесных обломков, запасённых, вероятно, предшественниками. Развели огонь, слегка обсушились. Страшно хотелось есть, младшие девочки всхлипывали, преподаватели безуспешно их успокаивали. Новости из интернета, если удавалось что-нибудь выловить, мягко выражаясь, не радовали. Европейские страны одна за другой объявляли о введении на своих территориях чрезвычайного положения. Закрывались границы, отменялись авиарейсы, эвакуировались прибрежные города. Безумные людские течения захлёстывали государства Центральной Европы. Беженцы прорывали любые кордоны, захватывали машины, автобусы, велосипеды, гроздьями висли на поездах, сминали спешно выдвинутые навстречу им воинские подразделения. Ночевали на улицах, грабили магазины. Разворачивались настоящие битвы между мигрантами и местными жителями. На увещевательные правительственные заявления никто внимания не обращал. Эфир был полон горячечных голосов комментаторов, ведущих «репортажи из хаоса». Никому не было дела до горстки детей, затерянных в горах.

***

Слабым проблеском для Зарины стало лишь то, что её почтовые отправления начали появляться на том самом нелепом канале «МИМ». Они были порезаны, отредактированы, сопровождались какими-то невразумительными пояснениями, рас­полагались не по порядку, комментарии к ним были просто чудовищные, но они, вопреки всему, появлялись, их смотрели, читали, они, судя по количеству откликов, производили впечатление. Фантастика, иначе не назовёшь!.. Правда, она так устала, что не было сил радоваться. Не было сил удивляться, как у неё получилось нечто, не поддающееся осмыслению. Она лишь сделала айфоном ещё одну запись: горит костёр, тянутся к нему дрожащие руки, проступают из темноты грубые сколы камня.

Ни слова — хриплое дыхание, кашель.

Первобытные  колеблющиеся  блики  на лицах.

А на сотни километров вокруг — непроглядная ночь....

***

Итак, мы взялись за фильм. Продюсера звали Аврелий, и он сразу же вызвал у нас симпатию тем, что ироническим тоном, как бы посмеиваясь над собой, сказал, что такое имя объясняется завышенными ожиданиями родителей.

— Марк Аврелий — один из «счастливых императоров Рима»: золотой век империи, философ на троне... Просвещение, интеллектуальный расцвет... Папа с мамой надеялись, что я тоже стану философом, мыслителем, интеллектуалом. В известной мере я им и стал, только философствую на языке, им не слишком понятном. Ничего, кажется, привыкают...

Аврелий пересмотрел все наши матери­алы. В том числе те, которые мы решили не выставлять. Реакция у него была чисто профессиональная. Увидев тела, он лишь моргнул, заметив: однако, натурализм.

Через секунду добавил: но если немного подретушировать, сойдёт. Чувствовалось, ролики произвели на него впечатление. Закончив просмотр, он, видимо для солидности, с минуту молчал, а потом неторопливо кивнул:

— Да, с этим можно работать.

Он вообще всё делал неторопливо.

Мне раньше казалось, что продюсер, то есть человек, который организует такую сложную штуку, как кинопроцесс, должен обладать невероятной, демонической энергетикой: непрерывно бегать, кричать на всех, подталкивать, тормошить. Аврелий, напротив, был поразительно тих и меланхоличен, ни на кого не кричал, внимательно выслушивал каждого собеседника, даже ненормативной лексики не употреблял, и вместе с тем возникало в его присутствии чувство, будто вращается тяжеленный, исполненный инерции маховик, приводя в движение всё, что связано с ним системой невидимых передач. Ни остановить, ни замедлить его нельзя.

В  ту  нашу  первую  встречу  он  подвёл итог:

— Ну что ж... Надеюсь, в действительности ничего этого не случится... Теперь к делу. Договор вам вышлют сегодня. Что у нас сейчас? Конец сентября? Значит, через месяц жду от вас черновик сценария.

Для  меня это стало полной неожиданностью. Выходит, сценарий писать будем мы ? А как это делается, кто-нибудь знает? Но выяснилось, что у Ирмы всё продумано. Она на три недели сняла небольшой коттедж в посёлке Алексино: до города час езды, есть столовая...

— А что касается «как писать», не волнуйся, я скачала десять сценариев, подходящих нам по сюжету: извержение вулкана, эпидемия, какие-то ещё катастрофы... Выкроим по этим лекалам одиннадцатый. Чистая техника, никто ведь не требует, чтобы мы сотворили «Войну и мир»... Ну что ты смотришь? Это серьёзные деньги. Не отдавать же их на сторону, неизвестно кому.

Начался сумасшедший октябрь. Никогда у меня ничего подобного не случалось, и, надеюсь, никогда не будет. Алексино ока­залось симпатичным курортным посёлком: неподалёку от озера, два десятка коттеджей, разбросанных в живописном лесу. С погодой исключительно повезло. Случались, это же осень, дожди, но раза три или четыре всего, к тому же не затяжные. А в основном — осенняя прощальная тишь, стволы сосен — красноватые, будто бы из горячей меди, паутинки, плавающие между елей, серебряная амальгама озера, по которому вечером, на закате, протягивалась к нам с того берега пылающая солнечная дорожка.

Коттедж тоже симпатичный, бревенчатый: большой холл и спальня внизу, ещё две комнаты на втором этаже. Поднимаешься по деревянной лестнице — ступени скрипят. Кроме нас — никого. Ирма откупила его целиком. Дёшево, объяснила она, не сезон, лето кончилось, сюда приезжают только на выходные.

И, как ни странно, работа у нас там пошла вполне продуктивно. Вставали в семь утра: Ирма сразу же распорядилась поставить будильник в моём айфоне на это время, быстро завтракали в столовой, куда подтягивались ещё пять-шесть человек, и уже в восемь усаживались за длинный стол в холле — друг против друга, с рас­ крытыми ноутбуками. Впрочем, заметки мы делали и на бумаге, Ирма привезла толстенную пачку, пятьсот страниц: к концу дня исчерканные листы покрывали всю столешницу. Сотрудничать нам было легко. Ирма на лету подхватывала почти все мои предложения и, покрутив их, просто вывернув наизнанку, очень точно указывала, как это можно использовать. А если уж изредка говорила: «Нет» — то это было твёрдое нет. Да я и сам через какое-то время видел: предложенный мной вариант никуда не годится. Но, повторяю, такое случалось лишь изредка. Не знаю, что на меня сильнее подействовало — осенняя ли прозрачность Алексина, похрустывание ли иголок на тропках, когда мы с Ирмой прогуливались до озера и