– В чём дело, что случилось? – спросил он, предпочитавший во всём немедленную и полную ясность.

– Ни-че-го, – отчеканила Татьяна. – Дело в том, что ничего. У нас абсолютно ничего не происходит, все эти годы. Ты даже поскандалить не в состоянии. Я уж молчу о детях. Мне прошлым месяцем стукнуло двадцать восемь, скоро юбилей. И я поняла вдруг, что и в тридцать, и в сорок ничего происходить не будет. Мы будем ходить на службу, будем умеренно выпивать с Холодовыми, Григоряном и Петюниными по праздникам, в пятьдесят ты подаришь мне всё те же тринадцать роз, что в двадцать и в двадцать пять, и так пройдёт жизнь. Без ни-че-го. А я мечтала о нестандартной биографии! Или хотя бы о нестандартной биографии мужа, в которой могла бы принять посильное участие! Теперь мне всё ясно, и я повторяю: Я. Не. Люблю. Тебя. Карибский. Мне с тобой смертельно скучно.

– Биографии? Нестандартной? – опешил майор, хотя хотел сказать другое, насчёт детей, прозрачно намекнув, что это подло, что это вовсе не его вина, а вина чёртовой кривой загогулины в ДНК из-за чёртовой радиации, но не намекнул. По причине недоделанного своего рыцарства.

– Понимай как знаешь. Мне больше сказать нечего, – сообщила Татьяна, и по её глазам он понял, что Таней или Танюшей ей больше не быть, во всяком случае, для него. – И ты меня знаешь, Карибский, – я считаю, что брак – это не штамп в паспорте. Когда его ещё аннулируют? Так вот, я себя развела с этой минуты. Ты мне больше не муж, а я тебе – не жена. В постель ко мне больше не приходи, спи на диване. Или я буду спать на диване, мне всё равно.

Точка.

Жизнь разломилась по линии до и после.

Спорить с Вяземской было бесполезно – как пытаться сдвинуть танк при помощи автомобильного домкрата. Хотя он и спорил, точнее пытался. Бесконечную стыдную неделю. Татьяна Ивановна крайне редко выносила свои суждения в публичную сферу, но уж если выносила – смотри выше: танк и домкрат легковой машины.

После между ними встала «фигура умолчания» – другой мужчина. Или мужчины. Карибский этого не знал. Вяземская слишком уважала его, чтобы не спрятать формальную измену по всем правилам конспирации. Зато он знал, видел по радиоактивному блеску её глаз, что бывшей жене теперь нескучно с кем-то иным. После особо бурных альковных этюдов они, её глаза, всегда светились так: влажно, бесстыдно, задорно. И майор не сомневался, что жена изменяет как следует. Впрочем, «изменяет» в терминологии мадам Вяземской – неверное слово. Она себе простила всё и сразу. Посторонние мнения её волновали не более лёгкого бриза океанскую гладь: сверху рябь, внутри – полное спокойствие.

После случилось заявление о разводе и адский запой (с Холодовым, Григоряном и Петюниным), переросший в вовсе стыдное для офицера дело – запой одиночный. С засыпанием в коридоре, многократным попаданием в лапы патруля и заблёванными брюками.

После был разнос на партсобрании, товарищеский суд и другие обязательные в таких случаях радости, закончившиеся регулярными командировками на Мадридский фронт.

Надо ли говорить, что майор был не вполне счастлив видеть свою экс среди подчинённых, да ещё в таком важном деле, как полевое расследование? Причём до полного изумления, даже вон самому Кречету осмелился перечить, да ещё прилюдно. И надо ли говорить, что от капитанского интереса он отделался фразой:

– Знаешь, у меня… у нас… тоже была одна история.

И так весомо он это сказал, что даже витальный мужественный жизнелюб Журавлёв разом сдулся. Весь его облик выдавал желание выспросить что-то этакое. Вроде благословения бывшего мужа на тему приударить за сногсшибательной техничкой, а выглядела Вяземская именно сногсшибательно, даже в мешковатых штанах, штурмовых берцах, бронежилете и каске, которые обязали надеть всех поголовно.

Но, сообразив, что залез руками туда, куда лазать не след, капитан хмыкнул и, сотворив на лице бдительность и рвение, принялся с преувеличенным вниманием осматривать колонну и окрестности.

В этот момент его настигли подчинённые бойцы, понявшие, что «господа офицеры» наобщались и теперь можно.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – спросил старлей, ловко переместившись поближе к телу начальства.

Старлея звали, кажется, Гришей по фамилии, кажется, Пуришкевич. И точно:

– Обращайся, Пуришкевич. Чего тебе надобно, Гриша?

– Надобно, – Гриша почесал затылок, точнее, попытался сквозь каску. – Парни, то есть, конечно, того, всё слышали на инструктаже. Но всё же народ, то есть, переживает по поводу: куда едем, в кого стреляем. Нам, командир, оно, конечно, всё равно – только покажи, порвём без замечаний. Но уж очень задача нестандартная, а у вас тут целый аналитик из спецразведки, простите, товарищ майор. Так вот, нам бы узнать подробности! Если можно, конечно.

– Можно, Гриша, Машку за ляжку, – сообщил капитан дежурную военную хохму, а потом куда серьёзнее: – Я думаю, Григорий, начальство перестраховывается. Сам знаешь, что за объект! И на нём имеет место потеря связи, что ЧП без вопросов. Значит, наш выход. Лично я не думаю, что там могло случиться что-то из ряда вон. Объект пропал со связи в смену Свиридова? Свиридова! Парень толковый. Случись что, он бы устроил такой тарарам – на Луне бы услышали. И уж точно, сто процентов, при конкретном нештате кто-то из его парней пробился бы в столицу! Чего тут пробиваться, от Троицкого-то?! А там в охране сидит (или сидело, чёрт его знает, если по душе) шестьдесят два спецназовских рыла! Шестьдесят головорезов с боевым опытом! С тонной полезного оборудования! В подготовленном районе! Край одно отделение давно выползло бы домой. По-любому. Если я не прав, пусть аналитический отдел подключится.

И он кивнул в сторону майора.

Тот, всё ещё пребывающий в миноре, крякнул, поправил автомат на груди и, словно нехотя, ответил:

– Если, как предложил капитан, «по душе». Это всех устраивает?

Все – отделение и лейтенант Пуришкевич – немедленно дали понять, что устраивает. А как же! Целый майор спецразведки предлагает высказаться «по душе»!

– Мы имеем классический случай по типу «дело ясное, что дело тёмное». Я читал подробный отчёт по сеансам связи до ЧП и после. Автоматика… эта, как её… ЭВМ «Сетунь-2000» из эфира никуда не пропадала! При любом по-настоящему суровом нештате эта техника обязательно дала бы знать. Кабельные линии многократно продублированы, и они в строю. Кроме того, в распоряжении «Сетуни» есть минимум десяток беспилотных вертолётов, которые по автономности запросто достигают Победограда. И вот они бы прилетели – это точно. Ни бандиты, ни мутанты, которых в районе объекта не наблюдается, адекватными средствами перехвата не обладают. Если принять во внимание блуждающие аномалии… ну… скажем… половина роботов должна была долететь и сообщить об инциденте. Статистика, братцы, не допускает иной возможности. ЭВМ, напомню, тревоги не подняла и нечего не сообщила – это при наличии неповреждённых кабелей связи. Более того, все рапорты говорят о штатной работе механизмов по плану стройки!

– Так это… я вот не понял, – включился в разговор незнакомый сержант, впрочем, плавность беседы была прервана серией особо убойных колдобин, с которыми не справилась даже длинноходная подвеска БТРа.