– Знаю только, что она очень дорогая. Мы выезжали из дома, когда его красили.

– А сюжет?

– Что сюжет?

– Вас не смущают некоторые фривольности?

– Я медик.

– Извините. Понимаю, что вопрос покажется вам странным. Но… что на ней изображено? Ольга наверняка рассказывала.

Медсестра задумалась.

– Она часто повторяла, во сколько обошелся каждый расписанный квадратный метр, но я не вспомню точную цифру. Что она могла бы купить что-нибудь из бриллиантов… Мой Бубосарский… – Медсестра погрузилась в воспоминания еще глубже и повторила, видимо, подражая интонации Ольги: – «Мой Бубосарский! Такого ни у кого нет! Кто еще может так!»

Смородина тем временем взял одно из лекарств, которые нужно было принимать по протоколу. Его он очень хорошо знал.

– А почему флакон открыт?

– Ольга Иосифовна хотела, чтобы я открывала все, что она будет принимать. Ей иногда было трудно отвинтить крышку или отрезать кончик.

– То есть все вот это, – Смородина обвел часть лекарств рукой, – открыто. Но это, простите, не очень хорошо.

– Нет-нет, – медсестра улыбнулась, – я следила. Все было по правилам. Он был открыт в тот день, когда она должна была его принять. Теперь нет необходимости следить за режимом.

Дверь в комнату приоткрылась, и в щель просунулась белобрысая голова. Из-за длинной челки не было видно глаз. Медсестра повернулась. Ее голос потеплел.

– Алечка, иди в мою комнату.

Алевтина исчезла. Тотчас из-за двери донесся ее крик: «Я тебя ненавижу!» Медсестра извинилась и быстро вышла в коридор. Платон Степанович вышел за ней.

Садовник, отец Али, распространяя запах перегара на весь коридор, говорил дочери:

– Я на тебя заявление напишу! Ты меня ударила!

Медсестра встала между ними:

– Идите к себе, вас не приглашали в дом.

– А ты здесь не хозяйка! – заявил садовник.

– Вы пьяны, и я позову охрану.

Отец Али посмотрел на Смородину, по всей видимости, опознал в нем человека из касты господ и гордо удалился. Медсестра повернулась к Платону Степановичу. Она больше не выглядела железной леди, скорее наоборот.

– Извините, что вам пришлось это увидеть… Алечка, иди… – Она снова обратилась к Смородине: – Когда была жива хозяйка, он сунуться сюда не смел. Скорей бы уже Лена приехала и поставила его на место.

Татьяна

Татьяна была похожа на больную птицу. Согласно досье Вениамина, она жила на окраине Москвы со своей матерью и с маленькой дочкой. Работала фрилансером, бралась за любую работу. Восемь лет назад у нее вышли две книги, но ни денег, ни славы они не принесли. Суетливая, крупная, с пышной грудью и вертлявой головой. Она долго отказывалась приезжать, мотивируя это тем, что никаких вещей в доме у нее не осталось. Но миньоны Александра оказались убедительны. Она вошла в библиотеку, где ее ждал Смородина, держа в руке зубную щетку. Было что-то театральное в этой убогости, в этой показной беззащитности.

– Я не имел удовольствия читать ваши книги.

– Кто сказал, что это доставит вам удовольствие?

– Я так понял, что вы были близки с Ольгой?

– Она приглашала меня на праздники.

– Это было профессиональное общение?

– Да, обсуждали выставки.

– Наверное, у вас было много общего? Вы ведь тоже писали книги.

– А вы со всеми адвокатами дружите?

Смородина улыбнулся.

– Можете рассказать про последнюю книгу, над которой Ольга работала?

Он ощутил, как Таня сжалась. По ее телу он мог читать если не мысли, то чувства. Если у нее была бы возможность, она бы стукнула его этой щеткой. Наконец она придумала ответ.

– Мы обсуждали книги, только когда были вдвоем… Нет, она не любила говорить о планах. Боялась сглазить.

– А вы не участвовали в процессе создания ее коллекции живописи? В качестве консультанта?

– Нет.

– То есть вы просто дружили. Получали удовольствие от интеллектуального общения.

На лице у Тани появилось недоброе выражение. Смородина отметил, что у нее тонкие губы. В отличие от Вениамина, Татьяна не улыбалась совершенно. Бледная, с волосами, собранными в пучок, она была похожа на уставшую от жизни матрешку.

– Она делала вам подарки? – спросил он.

– Она была щедрой.

– За последние два года вы не участвовали в покупке каких-либо художественных ценностей? Примерно на пятьсот тысяч долларов, может, чуть больше?

– Нет. К сожалению.

– Я еще хотел спросить про фреску.

– Господи! – Таня закатила глаза. – Это знаменитые современные художники. Если вас смущает сюжет, в историю искусства вам лучше нос не совать – не понравится.

Было ощущение, что Смородина в абсолютно пустом трамвае прижался к ней и прицельно наступил на больную мозоль. Больше ничего добиться не удалось. Таня огрызалась и только что не лаяла на него.

Снова спальня

Смородина, конечно, испытывал объяснимый трепет перед Ольгой. Уже взрослой женщиной она окончила факультет истории искусств МГУ. И вот уже много лет люди читают ее книги о живописи. Она была успешна во всем, за что ни бралась. Интеллектуал. Красавица.

Еще учась в школе, Ольга начала сниматься в кино. Интернет, пересказывая журнальные статьи того времени, сообщал, что режиссер увидел ее на улице и тотчас выделил среди других девочек. И, хотя картины с ее участием не вошли в золотой фонд мирового кинематографа, их посмотрел весь Советский Союз. Даже в 2010-м ее помнили многие ровесники. Она же не захотела сниматься дальше: режиссера сочла занудой, а оператора остолопом, который снял так, что на монтаже вырезали лучшие кадры с ней. Все это было так скучно.

Если Ольга что-либо покупала или в чем-либо участвовала – это автоматически объявлялось самым лучшим. Разумеется, ей многие завидовали. Тот же режиссер однажды сказал, что человечество должно быть ей благодарно. Вторую часть фразы «за то, что она не увлеклась хирургией», конечно, никто не говорил.

В доме было много ее фотографий. Смородина узнал почерк Влада Локтева, на том снимке Ольге, наверное, было около сорока. До этого возраста было много снимков. А после? Она отказывалась от интервью, мотивируя это тем, что насытилась поверхностным вниманием еще в юности и все, что нужно, написано в ее книгах. Смородине удалось найти только несколько снимков в светской хронике. В 59 лет она выглядела бесподобно.

Ее спальня произвела на него сильное впечатление. Это была очень большая комната. По всей видимости, Ольга не нуждалась в уюте, камерности. При входе сразу располагалась кровать, окруженная старыми портретами. В основном это были антикварные картины в позолоченных рамах, но парочка была явно ХХ века. Что-то выдавало в них простоту, «незализанность» языка живописи. И, конечно, рамы были другие. Все это висело довольно-таки кучно,