Ах эти странные, необычные люди! Какая скукота стояла бы без них в нынешнем мире, если б все вокруг были неизлечимо нормальны!

———

Итак, у меня оставалось еще два адреса, по которым я мог продолжать поиск исчезнувшего художника.

Первым пометил Среднее художественное училище. Во время войны располагалось оно на Таврической и глядело своими окнами на Таврический сад. Теперь училище переехало на улицу Диктатуры пролетариата, рядом со Смольным. Вторым, как это ни странно, оставалось училище имени Мухиной, тот самый студенческий музей, где в давние времена работал В. В. Калинин и откуда была увезена в неведомые тартарары (так казалось теперь!) живопись Калужнина.

Во двор училища я вошел с некоторой робостью: если Калужнин и преподавал здесь в блокаду, то кого можно теперь-то застать из «бывших», — прошло более сорока лет.

В садике гоготали студенты. С юношеских лет испытывал я восторг перед этими избранниками судьбы, будто бы с рождения помеченными печатью таланта. Когда-то, возвращаясь домой из своего медицинского института, я, измученный зубрежкой, пропахший формалином первокурсник, с удивлением и плохо скрытым восторгом разглядывал веселых и раскованных сверстников, играющих друг перед другом истории и историйки собственной жизни. Это было на Моховой, а студенты — будущие актеры. Все великие, разве можно в этом сомневаться!

Теперь передо мной были будущие художники, и они тоже казались из их числа. Театр явно жил и в их душах, но только этот театр должен был реализоваться на полотне.

Никто на меня не обратил внимания, хотя я уже стоял в кругу говорящих, — один из них, видимо, копировал кого-то из педагогов. Это вызывало обвалы смеха.

— Не подскажете, где директор? — пришлось вторгнуться мне.

— Пжэлуйста чрз пэрадную двэр! — И рассказчик опять явно узнаваемым всеми жестом показал направление.

Раздался очередной взрыв хохота.

В вестибюле за небольшим столом восседала студентка — вероятно, второкурсница (таким значительным был ее вид).

Правее от нее жались абитуриенты — время было предэкзаменационное, — в их глазах стынул страх.

Я спросил о директоре, но второкурсница глядела сквозь меня, вопрос отлетел куда-то в сторону. Пришлось повторить.

— Вы поступать? — наконец спросила она, совершенно не замечая моего далеко не студенческого возраста.

— Ах, милая девушка! — с восторгом сказал я. — Такого комплимента я не слыхал тридцать лет!

Она сдвинула брови:

— Директора не будет!

— Тогда завуч?

— На совещании.

Нет, я все еще не уходил! В конце-то концов, я мог обойтись старожилами-старичками. Пришлось так и спросить у бдительного стража.

Вопрос несколько удивил ее.

— Вам старичков? В каком смысле? — ее намазанные морковной красочкой щеки вызывающе алели.

— Нужен человек, давно работающий в вашем училище.

Нет, не поняла!

— Студент?

Я рассмеялся:

— Можно двоечника с сорокалетним стажем, но лучше бы уборщицу, педагога или библиотекаря, работающих у вас, желательно, с блокады.

— Есть! — обрадовалась она. И вдруг резко: — А вы кто?

Пришлось вынуть удостоверение. Документ заставил ее подняться.

— Я провожу. Идемте.

Мы заспешили на второй этаж. Внизу кто-то, вероятно, из «тонущих», крикнул:

— Оперу по мотивам Гоголя! Скорее!

Девушка перегнулась через перила.

— «Ревизор»!

— Это балет, — не принял «тонущий».

— «Вий»!

— Кинофильм! — торговался он.

— «Нос», — не выдержал я, этим снова задев самолюбие моего гида.

— Другое дело! — словно бы назло девушке отблагодарил «пострадавший».

Она пошла быстрее, гордо откинув голову и теперь будто бы забыв обо мне.

Я не отставал, уже жалея о бестактности. Престиж гида был явно подорван.

Девушка распахнула высокую дверь, крикнула куда-то вглубь, к стеллажам с книгами:

Галина Севна?! К вам!

И исчезла.

Из ниши вышла женщина в черном строгом костюме — учительский пиджачок, гладкая прическа узлом, — этакая типичная воспитательница гимназии.

Я представился, стал объяснять, что надеюсь найти старожилов, которые, может быть, вспомнят старого «пропавшего» педагога Василия Павловича Калужнина.

Галина Алексеевна улыбнулась, строгость сама растворилась в блеске ее глаз.

— Василия Павловича?! Конечно! Необыкновенный был человек! Я дам вам телефон Антонины Антоновны Мещаниновой, она кое-что о нем написала...

— И это опубликовано? — удивился я.

— Нет. Она написала для своих бывших одноклассников, вы ей обязательно позвоните.

Гимназическая строгость окончательно сошла с ее лица.

— Чем же он был необыкновенный? — спросил я, одновременно записывая телефон калужнинской ученицы.

Она помолчала.

— Вы, наверное, слышали, что наше училище в блокаду было единственным художественным в городе? Академию эвакуировали, поэтому мы вроде бы заменяли академию. Директорствовал Ян Константинович Шидловский, удивительная личность, энтузиаст! Он-то и пригласил Калужнина преподавать живопись.

И после паузы:

— Странный был человек Василий Павлович. Не запомнить его невозможно. Пришел педагогом на старшие курсы. Роста небольшого, шевелюра седая, зимой и летом в одних парусиновых баретках, в старом плаще, в шляпе уже потерявшей цвет, с волнистыми опущенными полями, — она сделала жест, как бы дорисовывая форму. — И очки, большие, железные, круглые... Говорил Василий Павлович только об искусстве, других тем у него не бывало.

Улыбнулась своим мыслям и тут же призналась:

— Нас Василий Павлович приводил в полное изумление. Бывало, подведет к окну, покажет на соседний дом, спросит: «Слышите, как кричат крыши?»

— Вы слышали?

— Сначала не слышали, но потом стали его понимать... Не только приглядывались, но и прислушивались к цвету.

Кажется, ей было интересно рассказывать о Калужнине.

— Черный цвет Калужнин любил особенно — это я говорю о Василии Павловиче как о педагоге, мы ведь его собственной живописи никогда не видели, не представляли даже... В кармане носил всегда лоскуток, черное кружево. Выхватит, покрутит над головой, скажет с этаким вызовом: «Черное свечение видите?!» И каждый раз, что бы мы ни писали, он про это черное свечение вспоминал. Запомнилось на всю жизнь.

Задумалась.

— А какие у него были уроки композиции! Мы только что пережили блокаду, все казалось живым, сегодняшним, шла война, ну чуть отодвинулась от дома, но ничего не стало еще прошлым... А вы поглядите рисунки тех студентов.