– Я в магазин, – сказал Питер, когда мы привели родовое гнездо Форбиденов в более-менее пристойный вид. – Что миледи изволит желать на ужин?

– На твоё усмотрение. – Я сняла чехол с кресла в гостиной и устроилась на гобеленовом сиденье, обняв руками колени. – Если честно, я вообще есть не хочу.

– Тебе кажется. – Питер провёл кончиком пальца по моей щеке. – Лайз, ты не…

В дверь постучали – и мы замерли, точно участники немой сцены в некоей дурацкой театральной постановке.

– Кто это? – прошептала я, когда наконец сумела разлепить пересохшие губы.

– Не знаю. – Не отнимая ладони от моей щеки, Питер напряжённо прислушивался к уличной тишине. Решившись на что-то, выпрямился: – Сиди здесь.

Я слушала сперва его шаги, удаляющиеся по направлению к входной двери, а затем – звон цепочки, стук и скрип рассохшегося дерева.

– Добрый вечер, юноша, – приветливо прокряхтел мужской голос. – Вы из Форбиденов, видать? Вернулись наконец?

– Да, вернулись, – мгновенно сориентировался Питер.

Прокравшись к окну, я прильнула к стеклу, разглядывая незваного гостя. Пришелец, застывший на крыльце, оказался сухоньким старичком с тросточкой, в льняной кепке и штанах с подтяжками: типичный курортный житель, наверняка любитель рыбалки и владелец собственной лодочки.

– Столько лет домик заброшенным стоял! Ну да я приглядывал за ним, как ваша матушка просила. Прибирался время от времени. Вы ж, поди, сынок её? Сабеллы Форбиден? – Звучание маминого имени словно вогнало в сердце тупую иглу. – Хотя нет, взрослый вы больно для сынка. И у Сабеллы только дочка была, когда она в Динэ уезжала. Маленькая, годика четыре. – В голосе старика скользнуло подозрение. – А вы…

– Я её племянник. Двоюродный, – спокойно ответил Питер. – Тётя Сабелла в Динэ, не смогла вырваться. И дочь её тоже. Вот попросили меня съездить и посмотреть, как там дом. Собираются его продавать.

Честно сказать, версия казалась мне так себе, но Питер умел быть убедительным.

– Вот как, – закивал успокоенный старик. – Я вашу тётю знал, когда она во-от такой была! Пешком под стол бегала! С родителями её мы большими друзьями были… Честно сказать, не знал, что у них есть ещё родственники…

– Передам тёте, что вы её помните. Ей будет приятно.

– Ещё б не помнить! Мы с женой ей помогали… с похоронами и прочим. Когда родители её погибли, да пребудут души их в покое. Такие молодые, а Сабелла – совсем девочка, восемнадцать только исполнилось… разбились оба в мобиле. Хоть не мучились, говорят. – Старик вздохнул. – Сабелла после этого сама не своя была, пока сида своего не встретила…

– Этого тётя мне не рассказывала.

Нет, Питер, подумала я, испытывая смутное желание зажать руками уши. Только не это. Сверни тему, пожалуйста.

– О, у нас тут в лесу рядом с Фарге холм с прорехой есть. Оттуда он и пришёл. Сабелла его в лесу и встретила. Красивый был, подлец! Кудряшки золотые, личико… У наших парней таких не бывает. От него она дочку и родила. Лет шесть они вроде бы вместе прожили, а потом он взял и ушёл. Сабелла тогда вторым ребёнком была беременна. А спустя неделю она уже вещички собрала. – Старик хмыкнул со странной смесью сочувствия и неодобрения. – Тяжело ей было здесь оставаться после всего этого… Сказала, в большой город подастся. Дом заперла, копию ключа мне оставила, попросила присматривать. И уехала. Ну я и присматривал, а сегодня вижу – мобиль стоит! Подумал, Сабелла вернулась, вот и заглянул… – Старичок, кряхтя, надвинул кепку на лоб. – Значит, решила-таки продавать дом? Ладно, привет передавайте…

Я следила, как сосед, хромая, идёт по запущенному саду. Затем услышала тихий стук закрывшейся двери.

…забавно, что я уйду из Харлера там же, где начала своё существование. И причиной этому послужит сид с Эмайна, в то время как другой сид поспособствовал моему появлению на свет.

Видимо, боги любят закольцовывать историю не меньше, чем злые шутки.

– Сосед, – заглянув в гостиную, доложил Питер. – Впрочем, вижу, ты и сама уже успокоилась.

– Насколько это возможно. – Я потёрла кончиками пальцев ноющие виски. – Езжай в магазин. Я в порядке.

– Точно?

– Насколько это возможно, – повторила я с кривой улыбкой.

Питер долго смотрел на меня. Ничего не сказав, спиной назад отступил в коридор – словно не хотел терять ни одной из оставшихся ему секунд, в которые он ещё мог на меня смотреть.

Когда он ушёл, я долго сидела в полутьме, где закатный свет просачивался сквозь грязные окна. Обводила взглядом старый телевизор на низком комоде и застеклённые книжные шкафы, не видя того, на что смотрела. Разговорчивый сосед разбередил раны, которые и так не собирались заживать.

Мастер.

Гвен.

Мама.

Рок.

Эш.

Питер…

Что я буду делать на Эмайне? Как смогу простить себя за всех, кого больше нет? Как Эш будет жить без меня? Как Питер…

Тоска, боль и одиночество навалились остро, безжалостно, – и я скрючилась в кресле, давясь рыданиями до хриплого кашля, пока все чувства, все мысли поглощала чёрная пустота.

Мне казалось, я знаю, что это такое: когда вся твоя жизнь остаётся в прошлом, где-то по ту сторону сгоревших мостов. Теперь это ощущение навалилось снова, сильнее и больнее, чем прежде, – и теперь я знала, что никогда в полной мере не понимала смысла слова «отчаяние».

До этого дня.

– Лайза!

Тёплые руки обняли меня крепко и бережно. Прижали к себе. Ладонь Питера легла на мой затылок – гладя по волосам, утешая, – и я, всхлипнув, попыталась отстраниться, жалея, что не успела успокоиться, пока он не вернулся. Он удержал меня, не давая отодвинуться, и я сдалась, обвивая его шею руками, цепляясь за Питера, как за спасательный круг.

– Я… столько людей из-за меня… и с тобой мы только встретились, и… завтра… – хриплые слова срывались с губ сами собой; Питер стоял на коленях перед креслом, его кожа была горячей, и я вдруг поняла, насколько холодны мои пальцы. – Я не хочу, не хочу, не хочу…

Он касается губами моих щёк: одной, затем другой, промокая мои слёзы. Потом целует – даже не совсем целует, просто дотрагивается губами до моих губ и чуть отстраняется. В этом жесте нежность, поддержка, помощь… но это не помогает. Не делает пустоту внутри менее страшной, не выгоняет иглу из сердца, не уменьшает боль.

Не хочу этой боли. Не хочу этих мыслей, что назойливо шепчут «мама, Гвен, мастер, Эш, Питер, Эмайн, завтра, последний день, навсегда». Что угодно, только не это.

Что угодно, только бы забыться.

Подавшись вперёд, я впиваюсь поцелуем в губы Питера. Отчаянно, жадно, так, будто никогда этого не делала. Он даже не сразу отвечает – словно не ожидал такой реакции, – и я крепче прижимаюсь к нему: так крепко, так близко, что чувствую себя без одежды.