Жалованье мастера получали от 5 до 15 рублей в месяц на хозяйских харчах и квартире, но к восьмидесятым годам стала вводиться поштучная плата, поэтому первое время мастера разделялись на штучников и месячников.

Расчеты производились четыре раза в год — перед пасхой, рождеством, масленицей и перед Петровым днем, когда большинство мастерового люда уезжало в деревни на праздники и на покос — летние крестьянские работы, после которых они возвращались в Москву только в середине августа.

Да и в Москве в летний период работы было не так много: помещики и богатые люди, приезжающие в Москву на зимний сезон, уезжали в свои имения, а большинство купечества и торгового люда уезжало на Нижегородскую — Макарьевскую ярмарку.

При расчете мастеров с хозяевами происходили следующие сцены. Хозяин сидит у себя в хозяйской и подсчитывает полученные за заказ деньги. Мастера толпятся в мастерской, переговариваются:

— Ну что ж, идти, что ль? — говорит один.

— Иди, иди, — поощряют другие, — а потом и мы пойдем.

Мастер несмело входит в хозяйскую.

— В деревню, что ли, едешь? — спрашивает хозяин.

— Да надо съездить, на фоминой вернусь…

— Знаем мы вас, вернетесь! Жди вас!.. Видишь, какое тепло-то стоит, работа пойдет, летний заказ… — соображает хозяин.

— Да это, конечно, это так, — соглашается мастер, — только в деревне-то надо бы кое-что подготовить, баба-то одна там с ребятишками.

— Ну, давай подсчитаемся. Только на фоминой обязательно приезжай, а то разочту совсем.

И хозяин берет длинную, узкую книжку, отыскивает страницу мастера и начинает на счетах подсчитывать забор денег.

— Ну вот, — говорит он, — к посту оставалось за тобой пять рублей, да эвона сколько пятачков да гривенников нащелкал, да еще четыре дня прогулял. Дома, в деревне, говоришь, нужда, хлеба нет, скотину кормить нечем, а сам тут каждый день чаи распивает…

Такую нотацию делает хозяин мастеру, в котором не очень нуждается. По подсчету мастеру приходится 4―5 рублей, а с такими деньгами ехать в деревню нельзя, и вот со стороны мастера начиналось упрашивание денег вперед.

— Жена, ребятишки… Картошка нынче не уродилась… Ей-богу, отработаю…

Божился мастер, но хозяин был упорен и никак не соглашался дать мастеру просимую сумму. Наконец, сходились на 6―7 рублях. Мастер получал деньги, выходил в мастерскую и долго считал их, потому что в то время много ходило елизаветинского и екатерининского серебра; монеты были сделаны из мягкого металла и от хождения так стирались, что трудно было разобрать, какая монета двугривенный, какая четвертак; ценность монет определялась по точкам на монетах, если они сохранились и не стерлись: четыре точки были на двугривенном и пять точек на четвертаке.

В хождении были полтинники и рубли, такие же стертые. Эти деньги назывались «слепыми».

Хороший, выгодный для хозяина мастер шел в хозяйскую смело, и хозяин не отказывал в выдаче ему 15―20 рублей вперед.

После расчета мастера спешили закупить гостинцев для деревни, а если у кого был хороший заработок, то и подарков — ситцу, платков.

Почти каждый мастер увозил с собой в деревню лубочные картины. В 1850―1860 годы эти картины распространялись по деревням офенями; в семидесятые же и восьмидесятые годы офени с лубочными картинами и книжками ходили по трактирам и мастерским, но главный рынок их был на Никольской улице у издателей Морозова, Леухина, Манухина, Коновалова и других. В то время, в первые годы своей деятельности, издателем-лубочником был и И. Д. Сытин.*

Картины и книжки продавались в лавках этих издателей и под воротами.

Картины были «божественные», то есть духовного содержания, как, например, «Хождение души человеческой по мукам», «Смерть грешника», «Страшный суд», «Чудеса Николая-угодника», «Вид Афонской горы» и пр. Светские картины изображали современные события или сцены тропических стран — охоту на львов, тигров, слонов; были картины с сюжетами на русские песни: «Не брани меня, родная», «Песня о камаринском мужике»… К старинным лубочным картинам принадлежала «Как мыши кота хоронили».

Особенно много выпускалось лубочных картин в русско-турецкую войну в 1877 году и в русско-японскую в 1904 году.

Кроме того, картинами духовного содержания торговали греки, которые были одеты в монашескую одежду и называли себя монахами с Афонской горы; они ходили по домам с чемоданами, наполненными образками, крестиками, ладаном, пузырьками с деревянным маслом, серебряными кольцами с именами святых и прочими предметами святостей, якобы с Афонской горы, но почему-то картины у них были в издании не наших московских лубочников, а варшавского изделия, и святые на этих картинах были католического образца.

Закупив гостинцы и подарки, мастера укладывали сумки и, перекинув их через плечо, отправлялись на вокзал.

Ученики также, хотя один раз в год, отправлялись в деревню. Особенно тянуло в деревню только что приведенных учеников; они еще не освоились с городом, у них еще были живы воспоминания о деревенской жизни, которая ярко вставала перед ними в такой праздник, как пасха, когда в деревне начинала оживать природа.

За учениками приезжали родные и отпрашивали их у хозяина погостить в деревне неделю.

Хороших учеников, проживших 2―3 года, хозяин всячески поощрял, покупал им к празднику кумачовые рубашки, давал им денег на дорогу и отпускал в деревню. Делал он это из своей выгоды, чтобы удержать ученика до окончания срока учения, а то бывали такие случаи, что хороший ученик за год до окончания срока учения уходил от хозяина, у которого учился, и находил себе место за жалованье у другого.

Нередко ученики, привезенные из деревни, скучая по ней, совершали побеги домой. Это, конечно, могли делать только те, которые были привезены из близлежащих к Москве уездов. Но отцы вновь приводили их к хозяину. Более строгие хозяева тут же, при отце, задавали им порку.

Порки розгами вообще в мастерских происходили нередко — пороли учеников за каждую провинность; иногда это делали сами хозяева, а иногда выискивались любители порки из мастеров.

На праздник в мастерской оставались только одни ученики, не отпущенные хозяином в деревню. Мастерская была прибрана, пол и каток вымыты, протерты стекла в рамах, на иконе висел новый венчик из бумажных цветов, зажжена лампадка. Вечером перед праздником хозяйка посылала кого-нибудь из учеников в лавку за деревянным маслом для лампад.

— Васька, — говорила она, — сбегай за деревянным маслом, возьми полфунта за 7 копеек для мастерской и фунт за 25 копеек, да скажи, чтобы хорошего дали, для хозяев, мол…

Всю пасхальную неделю никаких работ в мастерских не производилось. Единственным утешением учеников была игра в бабки — это напоминало им деревню.

Вообще среди мастеровых игра в бабки в то время была очень