мной вина за знакомство да за наши непременные успехи в суде. Она уже вынула было из шкафа два бокала, а потом вдруг как начнет болтать без умолку! Тараторит и смеется сама с собой, прямо покатывается: все про высший свет да про театры, да кто из ее подруг у кого из знатных господ в камелиях был замечен… А знаю ли я, быть может, ту, а знаю ли я вот эту… И так, и этак, да все к двери пробирается! Ну, и что мне было делать? А вы, юноша, тоже заладили, как попугай: «Не велено! Марк Антонович то, Марк Антонович се! Вот дождитесь его…» Зачем вы встали у меня на пути? Откуда вы вообще взяли этот пистолет?

Несмотря на бледность лица Данилевского, стало заметно, как он покраснел:

– У Элизы. Когда этот отвернулся… Из-под подола ее платья… Из-за подвязки… чулка…

– Ну, вот, – хихикнул за стенкой Корзунов, – пришлось мне действовать бутылкой! А там уж и за пистолет хвататься… И все же жаль, что не достал девку, жаль!.. Не держите на меня зла, Андрей Федорович! Эта пуля предназначалась отнюдь не вам! Но закрыть собой даму!.. Это сильный ход, да-с! Восхищен!

Я помог Данилевскому подняться на ноги и выйти из спальни.

Корзунов сидел в своем кресле почти в той же позе, в которой я его оставил; теперь он только еще пил из взятого со стола бокала вино.

– Что… Что вы делаете? – едва увидев Корзунова, пролепетал Данилевский.

Заметив нас, тот до конца опустошил свой сосуд и, утерев рукой губы, криво улыбнулся:

– Все, дружище Марк, дело сделано! Моя фигура летит с этой доски, и это даже к лучшему. Напрасно ты разбил такие хорошие часы!.. Придется лезть в карман, – Корзунов вытянулся в кресле, будто собираясь отдохнуть после долгого и тяжелого дня, полного всяческих неприятностей, потом отставил прочь бокал, вынул из кармана брегет и раскрыл его крышку. – Впрочем, у меня есть еще некоторое время: около получаса, не меньше. Тебя ждет веселая история, но ты заслужил право ее услышать…

Он спрятал свои часы, поднял с пола валявшуюся под креслом бутылочную пробку и, зажав ее между пальцами левой руки, щелкнул по ней перстами правой:

– Пум!

Пробка, описав в воздухе параболу, отлетела в мою сторону и покатилась по полу.

Я вздрогнул.

Корзунов засмеялся:

– Ну, что же вы встали, будто версту проглотили? В ногах-то правды нет! Усаживайтесь, господа, да побыстрее, а то времени все же немного. Вам могут быть небезынтересны мои слова, ну, а я… Не каждый умирающий может похвастаться роскошью заполучить целых двух исповедников…

Трясущимися не то от гнева, не то от ужаса руками я помог Данилевскому усесться на стул и занял место рядом с ним:

– Валяй, – сказал я Корзунову, – рассказывай…

Глава XXII

– Я приехал в Москву довольно рано, – начал Корзунов, прикрыв глаза, – едва ли не через год после того, как закончил гимназию. Я тогда сам написал Савельеву, которого знал просто как видного человека родом из нашего города, ну и, конечно, у меня были некоторые рекомендации от наших с ним земляков. В отличие от тебя, Марк, я не был близок к этому семейству. Мне предложили здесь ничтожнейшую должность, ничтожнейшую, но поначалу я радовался и ей. Лишь поначалу… Уже через год мое положение казалось мне очень несправедливым и недостойным моих талантов. А пахал я до седьмого пота как проклятый! Это было время, когда еще жив был старый князь Константин Евгеньевич Кобрин. Я управлялся с некоторыми его мелкими, но волокитными делами, и меня нередко отряжали с поручениями к нему домой. Ничего серьезного мне, конечно же, не доверяли, но я часто околачивался в приемной князя, где по полдня ждал, пока он продерет глаза и сможет хоть как-то справиться с пером, дабы поставить подпись в необходимых мне бумагах. Именно тут я и завел дружбу с его старшим сыном, князем Евгением Константиновичем.

– Ты – дружбу? – перебил я Корзунова.

– Да, представь! Однажды, зайдя в приемную и застав там одного лишь меня, он предложил мне подождать вместе с ним в гостиной и угостил меня шампанским. Мы пили и шутили в закрытой зале, пока в остальном доме было тихо, ибо слуги, стремясь не беспокоить старого князя до его очень позднего пробуждения, старались появляться в его покоях как можно реже. Это стало началом нашей дружбы. Я стал помогать молодому князю. Он давал мне бланки расписок на получение различных сумм денег, мелких и не очень, которые его отец подписывал, не глядя в них и не читая, а Савельев, будучи главным управляющим их делами, пусть и нехотя, но выдавал князю Евгению требуемые суммы. Эта дружба была для меня чрезвычайной удачей. Подобное покровительство сулило мне головокружительную карьеру. При этом я быстро сообразил, что Савельев – не друг князю, а враг. Мне нужно было выбирать сторону, на которой я буду играть, и я сделал свой выбор. Не только из-за карьеры, нет: характер молодого князя, его обходительность со мной – вот что сыграло свою роковую роль.

Корзунов остановился, чтобы перевести дух и носовым платком утереть пот, катившийся с его лба, хотя печь погасла, и в комнате было зябко.

– Когда же старый князь умер, – наконец продолжил он, – Савельев предложил его сыновьям сделать выбор: либо полное разорение всей фамилии, так как долгов по векселям у них было предостаточно, либо же управление капиталами исключительно под руководством самого Савельева на условиях непременного получения им третьей доли барышей с любых доходов князей. Это было хоть что-то, и наследники согласились на все его требования. И не зря, ибо спустя несколько лет дела их действительно выправились. Но вот их ненависть к Савельеву только усилилась.

– Почему?

– Во-первых, до определенной степени он держал в узде их траты, и сие обстоятельство было им как кость в горле, а во-вторых, именно он скупил векселя с долговыми обязательствами старого князя и потому держал князей, как говорится, на крючке. Поэтому ни крупные удачные сделки, ни выгодные вложения княжеских денег, которые принесли состояние не только Савельеву, но и самим Кобриным, не были оценены по достоинству. Мы его ненавидели!..

– Мы? – усмехнулся я.

– Да, и я тоже, – Корзунов, сверкнув глазами, выпрямился в кресле. – Я был с ними в делах, на словах и в мыслях, и отправлялся к главному управляющему для докладу, чувствуя себя лазутчиком в логове врага. Савельев, впрочем, этого, как мне казалось, не замечал и даже повышал меня по службе,