Родители… что тут скажешь – объяснять им, почему я больше не работаю в “Конквесте”, было неловко.

– Они… проводят реструктуризацию компании, хотят набрать новых людей, – промямлила я ничего не понимающим маме с папой, сидя против них в их душной гостиной. Запах стир-фрай из ресторанной вытяжки внизу был особенно силен.

– Но ты же работала на них шесть, семь лет? – нахмурился папа. – Я думал, ты им нравишься.

– Ну, Сильвии там больше нет, – пояснила я. По меньшей мере это была правда. – Так или иначе, это, возможно, к лучшему, мне этот новый начальник не очень нравится.

– Миллиардер британский? Ты его чем-то злишь? – с ужасом спросила мама.

– Я… точно не знаю. – Я отогнала волну тошноты.

– Ну, ты наверняка сделала что-то неправильно, раз это произошло, – объявила мама.

Я заскрежетала зубами. Выпалила:

– Может, я просто не подхожу.

– Как собираешься теперь деньги заработать? – Я заметила, что между маминых бровей появились две тревожные морщинки.

– Да мне как бы некоторое время не нужно будет, – сказала я, пожимая плечами. Рассказала о своих отступных – но условий, которые к ним прилагались, не упомянула.

– Хм… – Папа был озадачен. – Денег у него, наверное, куча. Что, вот так просто – выдали тебе такой большой чек?

Я хотела сказать ему, что чек этот был не такой уж большой – и произошло это не вот так вот просто.

Карен я тоже не стала особенно ничего расписывать. Она, со своей стабильной бухгалтерской карьерой и новой жизнью пригородной мамы, просто не поняла бы. Забыть всю эту историю – и как-то жить дальше.

Поэтому, как любой ответственный иммигрантский ребенок, я положила деньги в банк под высокий процент и бóльшую их часть не трогала. Когда вскоре после того случилась рецессия, я не стала искать новую работу в кино. Наверное, я могла бы воспользоваться своими связями и ее выстрадать, но что-то во всей киноиндустрии казалось… нечистым.

Вместо этого я год путешествовала по миру, экономя на всем подряд. Я впервые провела такую вполне себе кучу времени вне Нью-Йорка, и голова моя немного проветрилась. Я побывала в странах и местах, которые прежде видела только в кино: на обширном высокогорье Шотландии, на изящных улицах Парижа, даже в густых, влажных тропических лесах Таиланда, дрожащих от гудения насекомых.

Мои горизонты расширились, но где бы я ни оказалась, люди все равно находили общий язык через фильмы. Целые деревни собирались на пыльной площади, чтобы посмотреть с DVD без субтитров “Звездные войны” на простыне. На одном рынке за другим я видела пиратские DVD с местными хитами и голливудскими блокбастерами, разложенные на одеяле на земле каким-нибудь уличным торговцем, отчаянно пытающимся выручить за них меньше доллара. Раньше я, возможно, пришла бы в ужас от столь вопиющего пренебрежения авторским правом. Но теперь я втайне их подбадривала. Всем надо на чем-то зарабатывать, а если это делается на любви к кино, то и хорошо.

Вернувшись, я подала на несколько стипендий в разных университетах и получила одну в киноведческой магистратуре. А потом как-то устроилась преподавателем.

– И каково это – преподавать сценарное дело? – Том указывает на стопку студенческих сценариев на подоконнике. – Вам нравится читать студенческие работы?

– Ну, до сценариев, с которыми я работала в “Фаерфлае”, они не дотягивают, – начинаю я, не желая, чтобы в моих словах звучала горечь. – Но… время от времени попадается перспективный текст. И я думаю… что-то в этом студенте есть.

– Значит, не все так плохо? – он улыбается.

– Не совсем все. И люди, с которыми я работаю, гораздо приятнее.

– Свой сценарий написать никогда не хотели?

– Я? Ох, даже не знаю.

Я представляю себе, как сажусь перед чистым листом на экране компьютера; курсор терпеливо ждет. В этом есть некое новое, скрытое волнение: мое предвкушение того, что будет, и полное отсутствие ожиданий со стороны окружающих.

Потом я думаю обо всей этой канители – искать агента, сценарий мой распечатают, переплетут и будет он пылиться на полке у чьего-нибудь замотанного личного помощника, и сердце у меня падает.

– Я не знаю, – признаюсь я. – Знаете, как говорят: кто сам не может – других учит.

Но я же не только учить могу, правда?

Этого последнего вопроса я вслух не задаю.

В своем журналистском усердии Том попросил посмотреть договор о прекращении сотрудничества, который мы с Хьюго подписали десять лет назад. Так что я разыскиваю эти листы, которые с негодованием годы назад подписывала. Они засунуты в папку под названием «“Фаерфлай”/“Конквест”», задвинутую подальше в мой шкаф для документов.

После того как деньги пришли ко мне на счет, я на этот договор и не взглянула ни разу.

Но пока Том изучает его, внимательно фотографируя на телефон, я обдумываю все, что ему поведала. Всю прискорбную сюжетную арку моего путешествия по этому миру, нерасказанных путешествий других людей, которых я толком и не узнала.

Меня тяготит грусть, сознание своего тогдашнего бездушного неведения. Я в изнеможении поднимаю голову, и он задает свои последние несколько вопросов.

– Если бы вы могли сказать что-нибудь Холли и Кортни сейчас, десять лет спустя, то что бы это было?

– А вы с ними общаетесь? – с надеждой спрашиваю я. Этот вопрос сидит во мне с нашего первого разговора в редакции “Таймс”.

– Я не могу… этого раскрывать, – извиняющимся тоном говорит он. – Как бы противоречит моим представлениям о журналистской этике.

Ну разумеется.

Мы сидим молча. И вдруг меня прорывает.

– Я бы сказала, что мне жаль, – киваю я. – Очень жаль.

Мои глаза мгновенно наполняются слезами, голос делается сдавленным.

– Да, не я все это с ними сделала. Но я, наверное, сделала это возможным. Я их не предупредила, я не до конца им верила. А надо было. Учитывая, через что я сама прошла… Учитывая, как я вела себя с Кортни.

Я крепко зажмуриваю глаза, по щекам обильно текут слезы.

– Какая же я, на хер, дура была… думала только о благе фильма, о своей карьере. И чем это все кончилось?

– Но вы тоже подверглись насилию. Хьюго применял к вам насилие, пользуясь своим начальственным положением. Так что все это время вы действовали под угрозой с его стороны.

Я шмыгаю носом.

– Я знаю. Теперь я это понимаю. Да и не сказать, чтобы Зандер и Сильвия особенно за мной приглядывали. Но я все равно чувствую себя по-настоящему виноватой. Так, как будто я должна была еще что-нибудь сделать.