— Глупые не догадаются, — наставительно, без тени раздражения сказала Софья Романовна. — Умный поймет. — Потом спросила после небольшой паузы: — Поругались с Любомиром?

— Ничего не поругались, — насупившись и сдвинув брови, ответила Майя. — С ним поругаться невозможно. Просто решила я уехать отсюда.

— Просто такие решения не принимают.

— Я приняла. Я нигде не пропаду. У меня специальность. Детей нет. И лицо не самое худшее на белом свете. Мальчишки из-за меня еще в седьмом классе драться начали.

— Так то в седьмом, — как бы вскользь заметила Софья Романовна.

Майя не смутилась:

— А сейчас мне драчунов и не надо. Мне надо, чтобы надежный парень был. И сильный. Чтобы мог постоять за свое. И взять, что ему положено.

— Выходит, Любомир ненадежный. — Софья Романовна пристально, словно испытывая взглядом, посмотрела в большие и темные глаза Майи. — Парень — умелец. Мастер своего дела. Ты же знала, что он не офицер, не инженер, зачем же шла за него замуж?

— Я не за офицера, не инженера. За человека… Я не за специальность замуж выходила. А по любви…

Последние слова Майя почти выкрикнула. И хотя разговор происходил не у прилавка, а возле нераспакованных ящиков с велосипедами, слова Майи, видимо, услышали в очереди, и несколько женщин обернулись.

Софья Романовна прикоснулась рукой к плечу Соколовой, жестом просила ее успокоиться.

Майя с минуту молчала, покусывая губы. Потом сказала с отчаянной решимостью:

— Нельзя же все время, и все старания, и все усилия отдавать только другим. И никогда от них ничего не требовать. Зачем такой муж, если мне поспать с ним негде? Четырнадцать метров на троих взрослых людей — это для могилы хорошо. А любить жене мужа и наоборот в такой комнате ой как трудно.

— Значит, все дело в квартире? — разочарованно произнесла Софья Романовна. И сделала это, конечно, зря.

— Извините, но вы ничего не поняли, — резко и зло возразила Майя. — Если бы дело заключалось только в квартире, то я давно бы нашла себе мужа в городе с трехкомнатной квартирой. И он бы бегал за мной по этим комнатам, как на стадионе, прежде чем положить в постель.

Майя прикрыла рукой глаза, затем провела ладонью по лицу, тяжело вздохнула:

— Вся глупость заключается в том, что я люблю Любомира. Ни за что люблю. Ни за что.

— Что-то, значит, есть, — тихо ответила Софья Романовна. Она чувствовала себя очень усталой.

Поле кончилось. Дорога резко повернула вправо и оказалась будто в туннеле: такими высокими были здесь сосны, а ниже сугробы на обочинах. Ветру тут негде было разгуляться, и снежинки не секли больше щеки. Стало легче дышать.

Впереди по дороге кто-то приближался на лыжах. Шел широко, мерно отталкиваясь палками. Зрение у Софьи Романовны было совсем не то, что в молодые годы. И она узнала лыжника только тогда, когда он, подняв над головой палки, приветствовал ее:

— Добрый день, Софья Романовна!

— Как же тебе не стыдно, Прокопыч. Все люди на учениях, а ты на лыжах разгуливаешь с нарушением формы одежды.

Прокопыч был в красном свитере, в спортивных синих брюках, в шерстяной шапочке с козырьком. Он улыбался и глубоко дышал.

— Что поделаешь, Софья Романовна, свою гауптвахту я на учении взять не могу. Вот если провинится кто там, всегда пожалуйста. Я у вас был, контрольную с Лилей делал.

Прокопыч приподнял немного свитер. За поясом брюк оказались тетрадь и какой-то учебник. По настоянию полковника Матвеева прапорщик Селезнев Григорий Прокопович учился в заочном строительном техникуме. Учился с ленцой, бесконечно откладывая сдачу контрольных работ, вымаливая в штабе письма, что он, прапорщик Селезнев, не может вовремя сдать контрольную работу по причинам, связанным с несением службы.

— По какому предмету контрольная? — спросила Софья Романовна.

— Физика.

— Ну смотри, молодец! Как говорится, с божьей помощью осилил.

Прокопыч засмеялся:

— С божьей или нет… А с помощью Лили точно. Она сейчас на примерку к Марии Ивановне Ерофеенко собирается. Потом пойдет в клуб на репетицию.

— Это все хорошо, — строго сказала Софья Романовна. — Только ты мне язык не заговаривай…

— Я нет. Я ничего… — смутился Прокопыч.

— У меня разговор серьезный есть. Доложи, дружок, как твои дела с Маринкой.

Прокопыч смутился пуще прежнего. Пробурчал:

— Дела как дела.

— Это не ответ.

— Я понимаю, Софья Романовна. Но какой из меня муж? Староват я ей в мужья… К тому же еще и учеба.

— Постыдился бы, Прокопыч!

— Я честное слово говорю…

— Ладно, — Софья Романовна поджала губы, — разговор этот не для улицы. Ужинать приходи.

— Хорошо. — Прокопыч вздохнул обреченно.

Ледок задиристо потрескивал под каблуками. И Лиле нравилось наступать на него, скользить, если, конечно, скольжение получалось, потому что дорога была изъезжена машинами и мороз сковал ее как была — ребристой, ухабистой. Однако тут и там попадались колдобины, заполненные в дожди водой и блестевшие теперь ровными матовыми проплешинами. Лиля радовалась им, как ребенок игрушкам.

Солнце набухало в далекой дымке. Его не было еще полчаса назад. Слева от дороги, что шла в Каретное, серел мелкий осиновый лес. Только чуть поодаль, за солдатской столовой, тянулись к небу высокие сосны, темные и золотистые, заслоняя собой полковой стадион, длинные скамейки вокруг поля и, конечно, дорогу.

Полковой клуб давным-давно, когда-то обосновался в старой финской кирке; далеко отовсюду в гарнизоне виден был цинковый купол, внушительный, солидный и никак не соответствующий затрапезной простоте деревянного сруба под ним на фундаменте из грубо обтесанного гранита.

Строевой плац для занятий, начинавшийся сразу за стадионом, был пуст, как всегда во время учений, и это тоже являлось характерной приметой гарнизонной жизни: обычным днем в эти дообеденные учебные часы плац бывал многолюден, как железнодорожный вокзал.

Миновав магазин военторга, возле которого с ней поздоровались пять или шесть женщин, знакомых ей только в лицо, Лиля вышла на узкую дорогу, упиравшуюся прямо в клуб, где над входом висело красное полотнище со словами: «Добро пожаловать!»

У ступенек, с которых розовощекий солдат без шинели и шапки сметал снег, стояли начальник клуба Сосновский и его жена Ольга, очень хорошенькая маленькая и хрупкая женщина, совершенно помешанная на любовниках, как правило, воображаемых, но совершенно необходимых, по ее представлениям, для ощущения полноты жизни. А полнота жизни, или комплекс полноценности, как она выражалась, была для нее то же, что артистизм, из слагаемых которого талант казался ей не самым главным.

Она увидела Лилю. И подняла руку, приветствуя ее чуточку кокетливо просто потому, что не могла иначе.

— Нет худа без добра, — сказал Сосновский и тоже улыбнулся. — Случись экзаменаторы во ВГИКе