независимость мышления. Кроме того, он был чрезвычайно дружелюбен, поэтому между нами мгновенно возникло ощущение симпатии. Он без колебаний делился своими знаниями о писателе и ничего не скрывал из соображений конкуренции. (Его книга об Андрее Платонове вышла посмертно).

Однажды, чтобы показать нам скульптуру Платонова из дерева, он привел нас к скульптору Федору Шубину – человеку, который официально не был признан достойным членом Союза художников и не имел права выставляться в галереях.

Однако больше всего дала нам Мария Александровна. Она оказалась одной из тех замечательных вдов, которые не боялись преследований и были готовы пожертвовать всем, чтобы сохранить каждую страницу, написанную рукой своего мужа. Именно благодаря ей сохранилась большая часть наследия Андрея Платонова, ныне признанного классика русской прозы. К сожалению, по ее словам, один чемодан с рукописями был утерян во время эвакуации всей семьи в Уфу в 1941 году.

Быть у нее гостями было не так уж легко, о чем уже говорилось. Мы все время ощущали себя подцензурными: она внимательно слушала то, что мы говорили, расспрашивала о намерениях. Неохотно затрагивала личные вопросы – арест сына и освобождение его из тюрьмы, когда его отпустили домой на последней стадии чахотки, которой он заразил отца. Платон скончался дома на Тверском бульваре 4 января 1943 года; Андрей Платонов с фронта приехал на похороны, которые прошли на Армянском кладбище в Москве[174].

Еще более уклончиво она рассказывала о внуке, с которым она не поддерживала связь. В первую очередь ее волновала Маша, родившаяся сразу после войны[175], обожаемая и так похожая на своего отца. Она переживала за ее будущее, переживала из-за ее неудачного брака. Она упорно отрицала слухи о том, что Платонов якобы в конце жизни зарабатывал на жизнь в качестве дворника и его часто видели с метлой во дворе своего дома. С еще большей страстью она отрицала, что он был неумерен в алкоголе, что подтверждают все, кто знал его ближе. А ведь как не пить в атмосфере постоянных атак? Критики находили грехи во всем, что выходило из-под его пера (читая сегодня эти мерзкие инсинуации, трудно даже понять примитивные аргументы, целью которых было лишить писателя достоинства и средств к существованию. Кого должен оскорблять тот факт, что великому художнику приходилось работать дворником? Его или тех, кто стоял у власти или ей угождал?).

Мы регулярно переписывались с Марией Александровной. Однако она была убеждена, что часть ее писем не доходит, а наши также в значительной степени пропадают. По этой причине для отправки посылки она чаще всего использовала адрес Наташи Полтавцевой, которой она безгранично доверяла. Таким образом, с Наташей, которая писала в Ростове-на-Дону кандидатскую диссертацию о Платонове, мы были в постоянном контакте, прервавшемся после ее переезда в Москву. Например, 15 мая 1966 года Мария Платонова, высылая нам (милым Сливовским) долгожданную книгу, просила любить ее и перевести на польский, чтобы и поляки знали о том, что был такой писатель, ходивший по земле, любящий эту землю и людей.

Платонова заваливала нас дорогими подарками при каждой встрече. Она обижалась, когда мы пытались от них отвертеться – ведь мы понимали, что она не могла себе этого позволить. Было нелегко также отдарить, хотя мы очень старались. Нам не сообщили о ее смерти (в России нет такой традиции), мы не были на похоронах. Последний раз мы встретились с Машей – в то время уже Марией Андреевной – на вечере в ЦДЛ, организованном по случаю конференции, посвященной ее отцу. Обязанности «тамады» взял на себя писатель Андрей Битов. На конференцию из Соединенных Штатов приехал наш многолетний друг по переписке Алексей Киселев, интересующийся творчеством Платонова и влиянием на него философа Николая Федорова. Здесь, после долгих лет обмена письмами и книгами, мы, наконец, встретились.

Маша уже рассталась со своим малоприятным мужем, она стала поддерживать связь с неизвестным ей ранее племянником, который, если нам не изменяет память, носил фамилию Зотов (вероятно, по матери, чтобы избежать неприятностей, как Платонов…)[176].

У Марии Александровны гостил также Анджей Дравич[177]. Он хорошо помнил ее страх проговориться, ее тихий голос, когда она говорила о том, как ездила из тюрьмы в тюрьму, чтобы узнать что-то о своем сыне. Со временем с нами она привыкла говорить почти нормально. Именно в переводе Дравича появился «Котлован»[178], сначала как самиздат, а затем уже в официальных польских изданиях. В 1994 году вышло «Ювенильное море» в переводе Хенрика Хлыстовского (издательство «Нова») и, наконец, «Чевенгур» в переводе Ирэнэуша Масьляжа с послесловием Ядвиги Шимак-Рейфер (Белосток, 1996). В свою очередь, сборник фантастических рассказов Андрея Платонова должен был появиться в издательстве «Выдавництво Литерацке», кажется, уже была сделана последняя корректура. Там были два феноменальных произведения: «Мусорный ветер» и «Усомнившийся Макар». Однако этот сборник смела буря 1989 года, когда издательства отказывались от всего, что было русским, боялись и мнения о себе, и нехватки средств… Сегодня, наверное, никто в Польше, кроме специалистов, о творчестве Андрея Платонова не слышал… И это не единственная потеря, понесенная в результате глупой, как ее можно по меньшей мере назвать, культурной политики.

У Веры Зощенко

К Вере Зощенко мы напросились в гости сами во время одной из наших поездок в Ленинград. Мы были энтузиастами прозы ее мужа, издававшейся в прекрасных переводах как в межвоенный период, так и в ПНР. Мы уже писали о своей реакции во время учебы на доклад Андрея Жданова – мы были ужасно возмущены унижением великого писателя. К тому времени мы уже прочли его «Голубую книгу» и повесть «Перед восходом солнца». Мы надеялись издать ее на польском языке. Мы разглядели в авторе не только превосходного юмориста, но и человека огромной культуры, преследуемого системой великого сатирика, пишущего на языке улицы, разговорным языком. Станислав Рассадин даже отметил сходство намеренного косноязычия героев Зощенко и Платонова: «Зощенко и Платонов – имена, почти никогда не оказывающиеся в одном ряду, что в высшей степени странно: кто еще из писателей советской поры был так озабочен своего рода сотрудничеством писателя и персонажа (он же – читатель), когда автор будто подслушивает его мысли, выражаемые его языком?»[179].

Нам удалось найти телефон (это было непросто, поскольку в те годы не было телефонных справочников, а телефонный справочник писателей был под замком и доступен только в Союзе писателей). Мы позвонили, вероятно, сославшись на кого-то, и нас пригласили по указанному адресу на Канале Грибоедова (ранее Екатерининский канал), напротив нашей бывшей столовой.

Квартира довольно просторная, одна комната выглядит как