моем сердце. Папа, мой кумир и пример во всем — поел… Как все не вязалось вместе. И где же звезда, чудесная звезда, возвещающая о чудесном Рождении? И помню как меня заставили поесть. Как ненавидела я этот несчастный овсяный кисель, который должен был скользкими лягушками глотаться и казалось, что конца ему не будет на тарелке. И потом поездка в церковь… без звезд и с укорами в душе. И потом храм… в огнях, полон людей праздничных, нарядных, и дивный концерт… «Слава в Вышних Богу!»… И все червячок в сердце… не было звезды сегодня… Почему же не открыли ангелы своих окошечек в небо? Ты помнишь, я тебе писала о своем представлении о звездах — окошечках в небе. Небо закрыто осталось сегодня людям? И потом… Обратно… холодный воздух в вестибюле университета (университетская церковь)339б обдал разгоряченные лица; — живой волной выбрасывает меня с двоюродными братом и сестрой из дверей и мы стоим, пронизанные морозным ветром. А ночь горела мириадами звезд… «Точно чудо», — сказал мой двоюродный брат, показывая на звезды. Но для меня не было то чудом, — иного и не ждала душа моя. Как могло остаться в такую ночь закрытым небо?! И на извозчике потом… знаешь, как липнут на морозе ноздри? Пушатся белые ресницы и тоже слипаются, когда сожмутся веки? И в этих длинных белых ресницах… сколько виделось и х… и горящих, и мерцающих, плавящихся в морозной дали, и ровно-светящих, и искрящихся миллионом лучей… Они растекались в кружочках и разбегались стрелками и снова собирались в чудесное одно… А я, сидя в платках и одеялах, и надышав целый «сугроб» снега, чуть-чуть только могла выглядывать из-под укутки и все любовалась ими. И снег веселый… хруп-хруп… под тяжелыми шагами взрослых и чвик-чвик под маленькими ножками нас — детей. А как звонко скрипели полозья и как блестела накатанная дорога… каток! А дома… как благостно-тихо… как все пристойно и свято в этот великий день. И сколько радостей на утро! Мы славили Христа, все вместе стоя в «большой столовой», конечно, верно отчаянно врозь и кто в лес, кто по дрова. Тут был и Сережа 4 лет, и я, и няня Соня. И потом получали по монетке, светленькой, обязательно новой. Их копили. Наше золото! И подарки!.. Ах, золотое время.

В этот год у меня нет свечей для елки, только есть 3 красных толстых, я их поставлю под елкой в больших яблоках. И зажгу, думая о _т_о_й… чудесной… далекой елке. И, конечно, о тебе! Целую тебя и ищу с тобой звезду! Оля

[На полях: ] Очень плохо и очень косо — Оля 8-ми лет, смотрящая в окно и ищущая Рождественскую звезду[112]. Палец паршивый мешает.

Посылаю веточку елки.

Как это ты: «не будь беспечна» — это без печки? И… бойся «охлаждений»… Ты очень остроумен, — я это всегда знала!

70

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

31. XII.43

Дорогая моя, поздравляю тебя с Праздником Рождества Христова от всего сердца моего, от всей моей крепкой любви к тебе, светлянка. Да будет радость во всей тебе. Здорова будь, вся, вся — на долгие и лучшие годы твоей жизни. Милая, родная!.. У меня очень болит правая рука в кисти, я с усилиями пишу, а машинка испортилась, заедает и путает, — нет хорошей ленты. Да и машинкой трудно, чуть не плачу. Давно это — сперва можжило, и вот, острые, летучие боли. Растираю какой-то дрянью, жжет, а не лучше. Связанность в руке и колет иглами в пальцы.

Душевно нелегко, тоже. Какая-то придавленность… — но я перемогу это. Писать не могу — читаю, что нужно. Кажется, на последней главе «Кончина» и закончу «Лето Господне». Не буду писать «Похороны», — тяжело, не могу! К «Путям Небесным»! Очень плохо сплю, не больше 4–5 часов. А сегодня до [4-х] не спал, — рука болела.

Сережино письмо, в твоем, получил 25.XII, через час после ухода Вигена: он нежданно заявился из Лиона. Он заедет перед отъездом, — передам. Они тебе… — нет, я спутал: Сережино письмо было самостоятельное, я его получил 25-го, а твое — 23340. С той поры не было от тебя. Я тебе послал последнее — 15.XII341. А [потом] рука помешала писать еще.

Милая, родная деточка… — очень хорошо ты даешь о зверушках твоих, о ферме, о ее _п__е_с_н_я_х. Пиши мне больше… О, завыла сирена!.. Я не спускаюсь в подвал, а если начнет DCA (защита) становлюсь в уголок, между дверями, — от возможных осколков. Сейчас 11 ч. 40 утра. Впервые это прерывает письмо к тебе… Вчера было 2 сирены, без пальбы. Так вот и живем — ждем… Маляр у меня мажет, все еще подправляют квартиру. У меня тепло, слава Богу, — эти дни (не морозно) до +2 °C. Темно будущее — и, кажется, нерадостно. Вот, и новый год входит, високосный… — тяжелый, люди говорят, у нас-то… А вдруг и…?! Да будет! Виген, впервые его вижу, производит приятное впечатление, — только очень стремителен, «с запалом». Очень открытый, чистый. И — умен. Горит. Добрый, российский… хорошей закваски, но… увлекается. Лелеемое принимает за действительное уже. Милая моя, Ольгуночка, да будет тебе светло и благостно в этом году — и дальше, дальше! Господь с тобой, дружка моя, голубка. Целую твои ручки, глазки. О, дорогая, да хранит тебя Господь и Пречистая. Невеселое пишет мне Земмеринг. Квартира о. Иоанна Шаховского сгорела. Их, бывшая, — они месяца 2 — уехали близко, в деревню, — тоже. — Поздравляю маму и Сережу. Твой — и здесь, пока — и _т_а_м_… — Ваня

Мой бронхит чуть лучше, но ночами — бьет. Если бы сон, а то все думы… Твой Ванёк

12 ч. 45 мин. Еще нет отбоя тревоге, но бешеная канонада и рычанье моторов над головой затихли — смолкли вот уже минут 10. Должно быть мои нервы сильно сдали: я был очень неспокоен. Слава Богу, Анна Васильевна нынче (пятница) у меня. Она все время вычитывала свои молитвы, псалмы — и возилась в кухне. День — в блеске. Должно быть бросали бомбы хищники, были слышны «раскаты». Рука поднялась… — Вот, сирена, — _о_т_б_о_й. «Тогда считать мы стали раны…»342 Где? что? кто?!.. Это _о_н_и_ прилетали поздравить с Новым годом своих бывших друзей. Час от часу не легче! Не успела замолкнуть отбой-сирена, как снова завыла «тревога»! Впервые такое… Вот, уже 10 мин «alerte»[113], но пока тихо. М. б. опрометчиво дали отбой раньше времени?.. Массаж нервам… Ну, и «сиренное» же я тебе письмо к Новому