совпадающие полностью, то вполне в духе критикуемого им автора. «Все звезды, — пишет он, — суть солнца[207], похожие на наше, окруженные темными телами, как паша Земля, на которую они льют свет и тепло. ...возможно ли предположить, что эти далекие от нас небесные светила имеют иное назначение, чем наше Солнце, что бесчисленные небесные огни без всякой цели и пользы шлют тепло и свет в беспредельное пустое пространство? Бог не ограничивается созданием одного тела определенного рода: из своей неисчерпаемой сокровищницы Оп сразу высыпает во Вселенную бесчисленные массы одинаковых тел. Одинаковые причины ведут к одинаковым следствиям» (Фл., 1909, с. 20-21). Еще более красноречивые доводы приводит французский философ Кузен-Депро. «Неужели возможно предположить, — пишет он, — что бесконечно мудрое Существо украсило небесный свод такой массой различных чел только для того, чтобы удовлетворить паши взоры, чтобы создать для нас величественную картину? Неужели эти бесчисленные солнца созданы только для того, чтобы обитатели пашей крошечной Земли могли любоваться ими, как светлыми точками на небе, в го время как большая часть их вообще едва видна для нас, а бесконечное число их совершенно неуловимо для невооруженного глаза? Такая мысль не выдерживает никакой критики, особенно если принять во внимание, что в природе всюду царствует поразительно совершенная согласованность творения Божия с Его целями, и что во всех своих делах Бог ставит Себе целью не только Свою славу, но и радость и пользу Своих созданий. Неужели Он создал звезды, которые испускают лучи, не доносящиеся до какого-либо мира, где они могли бы вызвать жизнь? Это невозможно! И у этих миллионов солнц, как и у нашего Солнца, у каждого есть свои особые планеты, и вокруг себя в пространстве вселенной мы видим необъятное количество миров, в которых живут разнообразные существа — миров, населенных разумными обитателями, способными ценить и славословить величие и красоту дел Божиих» (Фл., 1909, с. 36).

Эти доводы, по существу, совпадают с аргументацией Джордано Бруно, который, отвечая на вопрос венецианской инквизиции, говорил: «В целом мои взгляды следующие. Существует бесконечная Вселенная, созданная бесчисленным божественным могуществом, ибо я считаю недостойным благости и могущества Божества мнение, будто оно, обладая способностью создан., кроме этого мира, другой и другие бесконечные миры, создало конечный мир». (Цит. по упомянутой статье Менцина.)

Таким образом, довод о том, что звезды были созданы якобы только для нужд человека[208], сравнительно легко был преодолен христианской теологией. Но осталась еще одна, более серьезная трудность, связанная с Боговоплощением Христа на Земле. Вот как формулирует ее Фламмарион: «Если обитаемая нами Земля не более, как незаметный атом среди бесчисленного множества миров, то в чем же заключаются ее права и преимущества, предоставленные ей; почему она могла сделаться предметом особого божественного попечения, почему сам Всевышний и Вечный мог жить на ней, приняв вид одного из ее существ, почему он не погнушался этого праха земного и благоволил воплотиться в него?» (Фл., 1898, с. 258).

Одну точку зрения на эту проблему выразил протестантский теолог первой половины XVI века Меланхтон. Он считал, что принятие множественности обитаемых миров было бы издевательством над таинством искупления: «Богочеловек — один, он в обличии человека пришел в наш мир, где был распят и воскрес. И мы не можем допустить, чтобы эта драма повторялась бессчетно» число раз во всех бесчисленных мирах» (Цит. по упомянутой статье Менцина). Надо сказать, что не все богословы были согласны с подобной аргументацией. В добавлении к 30-му изданию своей книги в очерке «Множественность миров с исторической точки зрения» Фламмарион подробно обсуждает эту проблему. Мы не будем касаться здесь всех богословских тонкостей. Приведем лишь цитируемое Фламмарионом высказывание знаменитого американского проповедника Челмерса. «Предположим, — говорит он, — что один из бесчисленных мириадов миров постигла какая-нибудь нравственная зараза, охватившая все население, вследствие чего оно подпало под действие, под приговор непреложного и неумолимого по своей святости закона. В таком случае, если бы Бог, в своем праведном негодовании, совершенно вышвырнул из вселенной эту негодную планету, то это не могло бы наложить никакого пятна на его личность. ... Но скажите мне, о! скажите мне, уже ли не было ли чертою изысканнейшей нежности в существе Бога, если бы он всячески старался вновь привлечь к себе этих заблудших детей своих, отторгнутых от него их преступлением? И как бы ни были они малочисленны при сравнении с несметным множеством верно служащих ему, не прилично ли было бы его бесконечному милосердию послать на эту виновную землю вестников мира, чтобы призвать к себе и вновь принять к себе, а не погубить этот единственный мир, сошедший с верного пути? И если правосудие потребовало для этого столь великой жертвы, то скажите мне, не было ли верховным делом благости Бога позволить своему собственному Сыну взять на себя бремя искупления виновных, чтобы иметь возможность вновь смотреть на этот мир благосклонно и протянуть руку помощи и призыва всему его населению?» (Фл., 1898, с. 265-266). Итак, мы видим, что и эта трудность не является для христианской теологии непреодолимой.

Идея исключительности человеческого рода, вопреки распространенному мнению, вовсе не вытекает из существа Христианской Доктрины (или вообще из религиозного мировоззрения), в известной мере она нейтральна по отношению к научному или религиозному мировоззрению. Но поскольку определенные догматы веры, связанные с этой идеей, находили опору в канонизированной Христианской церковью геоцентрической системе мира, то крушение этой системы и становление гелиоцентрической системы проходило в острой борьбе с доктриной уникальности и потребовало ее преодоления. Вот почему торжество новой картины мира явилось одновременно и торжеством концепции множественности обитаемых миров. Мученическая смерть Джордано Бруно на костре «священной» инквизиции не могла изменить неотвратимого — в последующие века идея о множественности обитаемых миров быстро распространилась в Европе, завоевав полное и всеобщее признание. В течение трех столетий (XVII-XIX века) она рассматривалась как совершенно очевидная, само собой разумеющаяся. Многие выдающиеся ученые, писатели и поэты безоговорочно поддерживали эту концепцию. Идею множественности обитаемых миров пропагандировали Сирано де Бержерак и Б. Фонтенель, о ней писали Вольтер, И. Гете и Ф. Шеллинг. Убежденными сторонниками этой идеи были X. Гюйгенс, И. Ньютон, М. Ломоносов, В. Гершель, И. Кант, П. Лаплас и многие другие ученые. Достаточно полный обзор по этой теме можно найти в упомянутой уже много раз книге Фламмариона. Насколько была распространена эта идея, можно судить по тому, что в 1822 г. немецкий астроном Груйтуйзен «открыл» лунный город недалеко от центра лунного диска, а известный