и… заплакал. Что это было? Слезы жалости к своей героине? Или раскаянье автора, сотворившего жуткий сюжет и тем самым отомстившего, хоть таким образом той, что появилась в его жизни на короткий срок, заставила поверить в несбыточное, а потом исчезла, тем самым словно в душу плюнула.

Тогда я не знал, что сотворил — добро или зло, написав тот самый первый рассказ. После него пошли другие, а потом собралась и целая книга с мистическими сюжетами, собранными в один сборник. Уже не помню, торжествовал ли или роились в душе некие сомнения в правильности поступка. Значительно позже, слегка поумнев, заметив кое-какую связь между тем, что ты создаешь, пишешь, выпускаешь в свет, и судьбами людей, ставших прообразом твоих литературных героев. И вот что я вам скажу совершенно откровенно: теперь я боюсь делать это, поскольку связь между человеком живым и героем литературным, с него списанным, несомненно, прослеживалась.

Развязка внесюжетная, но неизбежная

…Уже через много лет встретил в другом городе, где оказался по каким-то своим делам, совершенно случайно свою героиню-кришнаитку и едва узнал. Она медленно брела в стороне от шумного людского потока, опустив вниз глаза, словно что-то потеряла на многолюдной улице и никак не может найти. На ее плече висел точно такой же, как оставленный у меня, этюдник, поблекший и обшарпанный, как любая вещь, к которой относятся без должного уважения. И что поразительно — она стала чем-то напоминать ту самую старуху, которая в моем повествовании тащила в баню похожую на художницу героиню. У нее был тот же крючковатый нос, поджатая до крайности нижняя губа, как у человека, лишенного передних зубов, и довершали картину глаза, утратившие былой жизненный блеск и интерес к жизни.

Окликнул ее, и мы недолго поговорили. Из разговора понял, что она все так же одинока, ищет работу. В нескольких местах ей что-то там обещали, а потом неожиданно заявили, что приняли другого человека. Живет у друзей-кришнаитов, где и получает пропитание. Иногда удается продать несколько этюдов заезжим иностранцам или торговцам на рынке. Замуж не собирается и даже не обзавелась другом. Почему? А зачем он ей?

«Меня словно подменили, после того, как побывала в твоей деревне, — тихо призналась она, — словно кто душу вынул. Врачи говорят, будто бы сильно отравилась теми ягодами и затронуты какие-то там рецепторы, но я не верю. Тут что-то другое…» — и она испытующе поглядела на меня.

От ее взгляда мне сделалось не по себе и, сославшись на занятость, поспешил исчезнуть. А когда отошел, оглянулся. Она стояла на том самом месте, где я ее остановил, и что-то беззвучно шептала, как мне показалось, какие-то заклинания, а потом достала из кармана небольшой бронзовый колокольчик, поднесла его к уху и так, позванивая скорее для себя, чем для окружающих, неспешно пошла дальше.

Вот именно в тот момент меня, дурака, невежду, вообразившего себя вершителем судеб, осенило: а ведь та моя литературная героиня после визита в ту чертову баньку тоже, можно сказать, тронулась умом и сделалась посмешищем всей деревни. То была моя компенсация за нанесенную незаслуженно (?) мне обиду. За ее обещания, точнее, мечты принести в мой несуразный домик счастье и малые радости, разделить кров, стол и все, что в таких случаях судьбой положено. Хотела она того или нет, но мечты эти оказались чистейшей воды обманом, и, как подозреваю, она сама даже не верила ни на йоту в возможность предлагаемых ей перспектив совместной жизни, но обещала, дразнила, разжигала огонек надежды. И все это любой нормальный мужик назовет одним подходящим словом — обманом! И никак иначе.　

Но в то же время не верилось, будто бы делала она это сознательно, как опытные аферисты разводят вокзального лоха. Что она получила взамен? Чувство удовлетворения? Вряд ли. Скорее всего, не оказалось в ней веры в собственные силы и в возможность осуществить задуманное, довести до конца. А в результате печальное для нас обоих расставание.　

«Но тем самым она наказала саму себя, — подумалось мне, — оставшись без веры и близких ей людей, став вечной странницей среди пустых и ненужных, ей же придуманных образов, взятых напрокат из прочитанных в детстве романов. Не пожелав воспринять предназначенную ей участь обыкновенной женщины, полную чаще всего лишений, страданий и потерь, но озаренную малыми радостями и редкими свершениями желаемого. Она решилась обойти житейскую пучину и в результате ушла совсем в иную сторону, страну грез, где нет ничего живого, а лишь тени, которые рассыпаются и исчезают, когда начинается реальная жизнь».　

Так думал я тогда, расставшись со своей героиней или с живым и печальным ее прообразом, пытаясь разобраться, что помешало ей найти свою собственную тропинку в этом мире, где миллионы и миллиарды людей живут, как и она, многолетней надеждой достичь вершины собственного счастья и процветания. Большинство не задается вопросом, есть ли в них талант, отличающий от всех других, ради чего лишь по их твердому убеждению и стоит жить, а просто живут и радуются жизни. Так кто же мешает всем на свете жить именно так? Талант? Гордыня? Искушение? Но что-то мешает, коль такие люди не часто, но встречаются.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСКУСИТЕЛЬНАЯ

Искус первый

После расставания с художницей-кришнаиткой меня, далеко не святого человека, ждало еще одно искушение. Словно кто-то настойчиво хотел разрушить мирок автора-отшельника, вбившего себе в мозг идею заняться творчеством чистой воды без всяких побочных примесей. Хотя, может, оно и к лучшему, коль тебя вот так испытывают на прочность, не позволяя расслабиться и мчаться впереди паровоза к намеченной раз и навсегда цели. А цель та заключалась в одном-единственном слове — писать! Во имя чего? Не знаю. Для кого? Опять не знаю. О чем? Тут предмет для вожделения имелся и требовал его добротной обработки и крепкой усидчивости. Может потому избранный мной способ существования в деревенской глуши и тиши потихоньку приносил свои результаты: после первого рассказа появился второй, а там и третий… Работа мало-помалу налаживалась. Надеюсь, меня поймет каждый уединившийся для интимно-творческих дел человек, когда вся авторская энергетика тратилась на воплощение и удержание образов моих разлюбезных героев, не давая им разбежаться и исчезнуть навсегда. Других объектов для обожания в поле зрения просто не было и быть не могло. Потому все иные природные чувства, пробуждаемые в любом молодом здоровом организме, преспокойно отдыхали как медведь в берлоге, а в памяти лишь время от времени оживали былые победы, но