Шрифт:
Закладка:
На обороте наклонным почерком сделана пометка карандашом.
«Моя милая маленькая девочка. Как же мне повезло!»
И вот тут я плачу. Потому что письмо Мэриголд – доказательство того, что когда-то давно меня любили. По-настоящему любили.
Глава 66
Письмо Мэриголд изменило все.
Дало мне корни. Пробудило воспоминания, до сих пор висевшие паутиной на задворках разума. Позволило начать прощать себя. Много ли шансов у ребенка, осиротевшего в таком возрасте? И никто не сказал, что я для кого-то важна. Конечно, есть люди, у которых старт в жизни был еще хуже, а они не совершили моих ужасных ошибок. И ничто и никогда не вернет Эмили.
И все же по какой-то необъяснимой причине я чувствую, как мной начинает овладевать покой.
Я спрашиваю преподавательницу рисования, получится ли у нее сделать копии фотографий, чтобы я смогла отправить их Фредди. Мы с ним регулярно переписываемся, хотя из-за проверок пересылка тюремной почты может занимать до трех недель. В его следующем ответе привычное беспокойство обо мне и удивление по поводу письма.
«Это важно и для Мэтти, – пишет он. – Я хочу, чтобы она знала свою семейную историю».
В письме Фредди есть еще кое-что: «Мне написал Стив. Он говорит, что ты с ним не видишься. Пожалуйста, подумай еще раз, мам».
Я не могу. Мне слишком стыдно. Я предала хорошего, доброго человека. Была ему почти что неверна. Скрывать свое прошлое так же плохо, как обманывать. В моем случае, возможно, и хуже.
Затем мой взгляд падает на следующую фразу Фредди.
«Он пишет, что хочет сказать тебе что-то важное».
Так что в следующий раз, когда поступает запрос на посещение от Стива Летера, я соглашаюсь, хоть и не без опасений.
Прошло четыре месяца с тех пор, как я видела его в последний раз. И все-таки думаю о нем каждый день. Стив мог уйти от меня, как только я рассказала ему о том, что натворили мы с Фредди. Но не ушел. И попросил своего брата защищать меня. Держал за руку во время судебного процесса.
«Он пишет, что хочет сказать тебе что-то важное».
Когда я захожу в зал для посетителей, под одним из маленьких столиков с металлическим каркасом вижу ковбойские сапоги. Глаза у Стива все такие же добрые, хотя и немного усталые. Еще он, кажется, немного похудел, судя по торчащим скулам. Возможно ли, что беспокоился обо мне? Интересно, как я выгляжу в его глазах? Челку нужно подстричь. Тюремная униформа из темно-синих мешковатых штанов и топа меня совсем не украшает. И я знаю, что от меня слегка пахнет. Душевые некоторое время не работают, а дезодорант все никак не доставят. Но по крайней мере в этой тюрьме меньше насилия, чем в той, где я сидела в молодости.
– Спасибо, что приняла меня, – говорит Стив.
Атмосфера между нами ужасно напряженная. Формальная.
Но чего я ожидала?
– С Джаспером все в порядке? – выпаливаю я.
– Абсолютно нормально.
Мое сердце наполняется облегчением.
– Он, конечно, скучает по тебе, но бесконечно подбадривает Глэдис. Я беру его с собой, когда еду повидаться с ней. Она тоже шлет тебе привет.
– Правда?
– Да, правда.
– Фредди написал, ты хочешь сказать что-то важное.
Стив переминается с ноги на ногу. Я вижу: что-то не так.
– Пожалуйста, просто скажи.
– Я прибирался в коттедже в твое отсутствие, – говорит он. – Глэдис попросила меня об этом. Она не хочет сдавать его другим жильцам, пока ты здесь, на случай, если ты захочешь вернуться.
– Как я могу вернуться туда, где все будут обсуждать меня?
– Ты удивишься, как быстро люди забывают. Глэдис говорит, что ждет не дождется твоего возвращения.
– Она меня прощает?
– Я об этом не спрашивал. Но она все время говорит о тебе, беспокоится о том, как у тебя дела.
– Пожалуйста, передай ей мою любовь и скажи, что со мной все в порядке.
– Она хотела приехать, но сейчас вообще не очень мобильна.
Звучит не слишком хорошо.
– Я напишу ей.
– Она будет рада.
Снова наступает тишина. Я слишком напугана, чтобы ее нарушить. Тогда заговаривает Стив:
– Дело в том, что… когда я прибирал в твоей прежней комнате, то кое-что нашел.
Мое сердце начинает биться чаще. Неужели наркотики, которые мог спрятать Фредди? Пожалуйста, только не это. Конечно, я сама бы нашла их, когда убиралась. Кроме того, сын всегда клялся, что чист.
Стив протягивает мой старый блокнот для рисунков, который я не смогла оставить, когда уезжала из Лондона. В нем полно моих набросков.
– Это потрясающе, Сара. Не знал, что ты рисуешь с натуры.
Чувствую, как краска приливает к щекам, когда смотрю на автопортрет, набросанный с отражения в зеркале.
– Это было частью моей прежней жизни. Сейчас кажется глупым, но тогда я пыталась решить, должны ли мы с Фредди бросить Тома или нет. Когда рисуешь кого-то обнаженным, он раскрывается. Это помогает добраться до сути человека. Я просто пыталась добраться до своей. Но когда мы приехали в Корнуолл, оказалось, что меня больше не интересует рисование с натуры.
– Почему?
Я изо всех сил пытаюсь объяснить:
– Мне не нравился тот человек, которым я стала. Я снова нарушила закон. Гончарное дело оказалось приятной переменой.
Он кивает:
– Я понимаю. У меня жизнь тоже изменилась.
– У тебя?
– Я был адвокатом.
В его голосе звучит беспокойство. Всякий раз, когда я спрашивала Стива о его прошлом, он говорил что-то неопределенное о скучной работе в офисе и о том, что оставил «карьерный рост» своему брату.
– Знаю, мы договорились, что не будем обсуждать детали, но я бы хотела, чтобы ты поделился со мной.
Он смотрит на меня с такой любовью, стыдом и сожалением, что мне хочется плакать.
– Я чувствую то же самое из-за того, что ты не делишься со мной, хоть мы и договорились об этом. Но правда в том, что мне было стыдно уходить.
