Советской публике было суждено близко познакомиться с вице-президентом СССР лишь по телевизору. Так-то слышали. Но хорошенько рассмотрели только назавтра, 19 августа, на телеэкране. Николай Иванович Рыжков как в воду глядел: «Вдруг да он еще покажет себя?»

Наутро телефонные сети страны с рассвета оказались перегружены: жаворонки обзванивали друзей-сов.

— Тань, вы там все спите, что ли? — в телефонной трубке послышался голос журналиста из города Горького, фамилию которого я не помню, приятеля моего мужа — Вадима Рыбенкова.

— Валера, ты с ума сошел, — решительно констатировала я. — Семь утра. Что случилось, что ты так рано звонишь?

— Это вы там все с ума посходили, — возразил он. — У вас в Москве переворот. Горбачёва свергли. Включай телевизор.

Матерь Божия… Что с Горбачёвым?! Не с кем-нибудь — с генсеком, с президентом?! Реально — что?! Я не на шутку встревожилась.

На работу я поехала раньше, чем всегда. Вышла на остановке «Новолесная улица» на Бутырском Валу, привычно перешла железнодорожную ветку между Белорусским и Савеловским вокзалами по переходу, проложенному по земле, поднялась по старой деревянной лестнице на ту сторону… И сразу увидела танк, притаившийся за углом на пыльной траве в самом начале 5-й улицы Ямского Поля. На недоуменные взгляды редких в этом месте прохожих молоденькие танкисты отвечали смущенными полуулыбками. На улице «Правды», 24, в редакции «Комсомолки», было непривычно тихо и как-то скучно. Люди определялись.

Территория истории

Особенностью тех дней стало наличие не двух, как это обычно бывает, а сразу трех субъектов политического конфликта: вызывающе безвольный, абсолютный «не лидер» и потому нейтрализованный Горбачёв; сильный не только сам по себе, но и поддержкой — пусть пока не многомиллионной, а многотысячной массы — трезвый решительный Ельцин; сразу никому не понравившийся ГКЧП, возглавляемый вице-президентом Янаевым с дрожью в руках. В России могут пожалеть пьяного, но очень не любят пьющих.

В ГКЧП, и это немаловажно, не было не только мощного, но и хотя бы заметного, хорошо известного людям, привлекательного лидера.

Пусть не первым, но вторым своим постановлением несмелое «временное правительство» — ГКЧП временно ограничило перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий газетами «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь». Наша «Комсомольская правда» в избранный круг не вошла. Так мы случайно, невольно и ненадолго оказались по разные стороны баррикад со своим бывшим главным Г. Н. Селезнёвым. А всего через несколько дней глупое «противостояние» всё еще имело место, но с точностью до наоборот: победивший инициаторов и участников ГКЧП Борис Ельцин приостановил выпуск «Правды».

Ельцин… Сегодня с этим никто не поспорит: именно он был центральной фигурой тех событий. А предпосылкой всего тогдашнего тройного противостояния и, главное, последующих событий, по моему мнению, было то, что в один прекрасный для себя и немногочисленных своих соратников момент бывший первый секретарь Свердловского обкома, а затем Московского горкома КПСС Борис Николаевич Ельцин, оскорбленный репрессиями по партийной линии и грубым отношением к его очень сильной и самолюбивой личности, осознал, что ему лично для власти хватит одной только России, а остальные республики Союза ССР пусть решают сами, и не будет стоить внимания, даже если они покатятся ко всем чертям. Простое и гениальное решение, как бы плохо нормальные люди к этой коварной ельцинской идее и ее мгновенному осуществлению ни отнеслись.

Людмила Матвеевна Сёмина, журналист «Комсомольской правды», с 2004 года бессменный руководитель Клуба журналистов всех поколений «Комсомолки», очень эмоционально вспоминает о том времени:

— 21 августа 1991 года после того, как переворот произошел и — якобы! — партию запретили, в ЦК КПСС, где я тогда работала в Идеологическом отделе, по внутренней связи раздался голос Мишина, который был у нас тогда заместителем управляющего делами. Виктор Максимович объявил, что всем надо собраться и покинуть помещение, что мы закрываем здание ЦК, опечатываем: «Сидите по домам и ждите распоряжений».

Мы все вместе высыпали из дверей, а затем вышли из ворот к Варварке. Я жила на Маросейке, и мне пришлось повернуть налево, чтобы подняться к Ильинке, а для этого пройти снизу мимо комплекса зданий ЦК, тогда еще не огороженных, которые выходят на Старую площадь. Эта площадь вся была запружена беснующимся народом. Видимо, как ясно стало сегодня, специально собранным и подогретым. Вдоль толпы и лицом к ней стояли мальчики, тоже штатские, которые как бы держали напор. А мы за их спинами быстро шли вдоль зданий ЦК. В это время из толпы раздавались крики: «На столбы их, на фонарные столбы!» Была реальная ситуация, когда ты шел и не знал, останешься ли жив.

Недели через две нам позвонили и сказали: можно забрать личные вещи. Выходим из кабинетов, спускаемся вниз на первый этаж. От лифта стоят автоматчики в две шеренги, между ними коридор. И мы идем друг за другом, между этими шеренгами, которые тянутся через весь двор к выходу на Варварку, а это метров двести.

Приехал муж меня забрать. Он был яростный ельцинист. Так было во многих семьях. Мне ельцинская фронда казалась недопустимой. А муж был за Ельцина. И даже он, когда посмотрел на всё это, то сказал, когда я подошла: «Да, круто Борис Николаевич закрутил, это уж перебор». Представляешь, каково это было? Муж тогда работал на телевидении, был оператором.

Сегодня понятно, что это были технологии «оранжевой революции». Мы этого тогда не понимали. Потому что были абсолютно доверчивыми, дикими — в хорошем смысле слова, и при этом тепличного воспитания людьми. Порода романтиков, идеалистов. Мы даже представить себе не могли, что в мире могут быть враги. У нас все братья были. На нас чуть ли не на первых всю ту «оранжевость» испытали.

— Говоря о том времени, — продолжает Л. М. Сёмина, — надо не забыть про Бурбулиса. Это была в своем роде крупная (госсекретарь!), но довольно странная фигура. Такого не было вообще в России после Петра I, который ввел эту должность, — тогда это был у него, как у нас сегодня, министр иностранных дел и дополнительно руководитель императорской администрации. Но в 1991-м, при Ельцине, госсекретарь был только управленцем при президенте.

Бурбулис появился как совершенно малозаметная персона, неинтересная по-человечески, — и вдруг набрать такую силу, получить в руки такую власть! Это была калька с американской системы управления. Должен был появиться тот, кто заправляет всем этим круговоротом чиновной жизни. Бурбулиса не только посадили во власть — ему дали право сформировать правительство. Именно он собрал команду: Гайдар, Авен, Чубайс и т. д. из этих