Девица Агайрон глубоко задумалась. Должно быть, она прекрасно поняла намеки Мио; хотя, с другой стороны, с этой тихоней, то слишком проницательной, то слишком наивной, никогда нельзя было поручиться заранее.

Тонкие длинные пальцы вновь сомкнулись вокруг полупрозрачной чашечки с изумрудной каемкой. Тот, кто расписывал сервиз, хотел изобразить виноградные листья, а получилось у него нечто диковинное: не то клен, не то вообще еловые лапы. Мио сначала посмеялась, увидев, что сделали мастера из ее заказа, а потом поняла, что чудная растительность покорила ее сердце, и чайный сервиз стал любимым. Герцогиня разрешала подавать в нем чай только себе, Реми и Анне, но брат обозвал ее любимую посуду кукольной и смеялся: дескать, чашки больше походят на яичную скорлупу, а ставить их на блюдца страшно - вдруг да треснут.

Братец любил золотые кубки и серебряные тарелки.

- Пожалуй, - сказала вдруг Анна, - я не была бы так уж огорчена, если бы король проявлял благосклонность к другим дамам. Ведь его величество - верный рыцарь и попечитель всех своих подданных, нельзя лишать их его опеки...

Светская улыбка, словно вокруг - три десятка гостей. Бледно-розовая, почти прозрачная помада делала тонковатые губы достаточно пухлыми и мягкими. Анна подняла голову и в упор взглянула на герцогиню Алларэ.

- Особенно, если этой дамой будет моя лучшая подруга, которой я могу полностью доверять.

Герцогиня Алларэ едва не выронила чашку. Голос, наклон головы, изгиб губ - словно девица Агайрон сидела не на стульчике в будуаре Мио, а на троне во дворце. На миг герцогине почудилась в черных волосах не диадема, а корона королевы - изящный венец, усыпанный бриллиантами.

- Лучшая подруга была бы счастлива оказать ее величеству подобную услугу, - герцогиня Алларэ поднялась со своего стула и сделала глубокий реверанс, потом повалилась в стоявшее чуть позади кресло и захохотала, болтая ногами.

Через мгновение к ней присоединилась и Анна. Вбежавшие Мари и Кати не поняли, почему герцогиня и ее гостья смеются, как две напроказившие малые девчонки, но веселье было столь заразительно, что и они присоединились к хохоту.

- Веселитесь? - отдернув занавесь, в будуар вошел Реми. - А я, между прочим, целый час развлекал вашего батюшку, дама Агайрон. И мне вовсе не было так весело. Он вас ждет внизу...

Анна оборвала смех и поднялась, чтобы выйти, но герцог упер руку в стену, перекрывая проход.

- Я сказал, что он вас ждет, но не сказал, что вы должны к нему идти, - Реми подмигнул девушке, и она застыла - графская дочка, уже привыкшая общаться с гостями Мио, при виде хозяина дома все еще теряла дар речи. Неудивительно: герцог Алларэ, особенно в дурном настроении, более напоминал океанский шторм, нежели человека из крови и плоти. - Кати, или как вас там, велите подать вина.

Обиженная Мари, которую спутали с товаркой, удалилась, следом за ней ушла и вторая сплетница. Реми постоянно дразнил двух дам Мио, и дразнил жестоко, а те в отместку собирали о нем все сплетни и доносили их герцогине; потому Мио и не спешила мирить их между собой: так получалось забавнее.

- Дамы, над чем вы так веселились? Не будьте жестоки: мне после неурочного общения с господином первым министром нужно что-то веселое, а то сам он кисл, как незрелый крыжовник. Анна, - спохватился братец. - Вас не оскорбляет, что я так говорю о вашем почтенном батюшке?

- Вы судите о нем столь же разумно и метко, сколь и он о вас, - улыбнулась Анна.

Мио в третий раз за вечер опешила; Реми и вовсе застыл посреди комнаты, вертя на пальце какую-то безделушку, должно быть, подобранную по дороге. Кажется, у Мари был похожий браслет: серебро с гранатами в ее вкусе.

Заговори с братом браслет, он бы, наверное, меньше удивился. До сих пор Анна не могла выдавить из себя ничего, кроме "да, герцог!" или "нет, герцог!", а тут в острый язык Реми загнали не менее острую шпильку.

- Н-да, - после паузы сказал Реми. - Узнаю влияние моей ненаглядной сестренки. Продолжайте в том же духе, Анна, а то, когда вы молча хлопаете глазами и ртом, вы похожи на рыбу. Такую, знаете, свежевыловленную изумленную рыбу, не понимающую, что с ней творится. Остроумие вам больше к лицу.

- Реми... - начала Мио: братец ответил слишком уж грубо; но гостья только смерила неучтивого собеседника взглядом и слегка улыбнулась.

- Совет старшего подобен щедрому подарку. Спасибо, герцог, - девица Агайрон сделала реверанс. - С вашего позволения, я все же пойду к отцу. Мио, благодарю за гостеприимство.

- Что ты с ней сделала? - поинтересовался Реми, когда Анна ушла. - Подлила в чай хвойника?

- Ты не поверишь, братец, - вздохнула Мио. - Это не я... это она сама.

- Удивительные дела творятся в нашем королевстве...

Порядки в зимнем лагере тамерских войск не слишком отличались от порядков в поместьях. Большинство солдат были рабами, которых их хозяйства отправили на военную службу. Служили в армии пожизненно. Солдат, заслуживший в бою награду, становился отпущенником и мог распоряжаться собой по собственному желанию, но и награждали слишком редко, и большинство таких отпущенников становилось унтер-офицерами, фельдфебелями или даже подпрапорщиками. Иногда унтер-офицерами становились и самые смышленые из рабов, но свободу они не получали.

Отпущенники и рабы грызлись между собой, особенно, если были в равном чине, чем и пользовались офицеры, обещая нерадивому отпущеннику назначить его под командование солдата-раба, или обещая усердному рабу назначить его фельдфебелем.

Обращение с солдатами и унтерами поначалу изумляло графа Къела, но, наблюдая за бытом лагерей, он начал понимать, что иначе и быть не может. Рабы, которые не видели в жизни ничего, кроме кнута и сапога господ, и в армии не получали ничего иного. Выбиться, получить свободу или хотя бы повышение, стремились лишь немногие. Большинство считало себя "копейным мясом", которому нет смысла стараться: все равно рано или поздно убьют. Редко кто не воровал: повар тащил последние куски мяса и масла из солдатских котлов, солдаты воровали у повара и друг у друга, а при случае - и у офицеров, хотя за