выглядел выпяченным или скрытым, но тщательно продуманным и идеально соответствующим иерархии внешнего вида и функций продукта», — говорил Айв о дизайне Рэмса. «С первого взгляда было понятно назначение каждого и как им пользоваться»[522].

Одним из самых известных элементов дизайна Дитера Рамса было навигационное колесо, click wheel, для радиоприемника Braun. Оно вдохновило колесо управления iPod, основанное на гениальной технологии, которая называется емкостным сенсором. Под неподвижной пластиковой шайбой этого органа управления iPod находится сетка из металлических проводников, на которую подается электричество. Если вы поднесете к навигационному колесу палец, который является проводником, благодаря тому, что между ним и сеткой находится пластиковый изолятор самой шайбы, в узлах сетки напротив пальца накапливается заряд, образуя как бы несколько локальных конденсаторов небольшой емкости. Если вы перемещаете ваш палец по шайбе, накопленный заряд следует за ним, позволяя отслеживать его положение на выходах координатной сетки проводников. Положение, направление и скорость перемещения расшифровывается микропроцессором, который соответственно увеличивает или уменьшает громкость. Айва привлек дизайн Дитера Рэмса, потому что он «остается, пожалуй, единственным, способным на создание такого неизменно красивого, такого правильного и такого понятного»[523]. Девиз Рэмса «Меньше значит больше» был воплощен Айвом в устройстве эры цифровых технологий, сделав созданный им iPod фетишем красоты — объектом, функции которого так точно соответствуют его форме, что пользователю едва ли придется заглядывать в руководство по эксплуатации.

Если аппаратное обеспечение было достаточно оригинальным, то программное обеспечение iPod оказалось поистине революционным. С помощью iPod вы могли загружать и носить в кармане тысячи песен. Это внезапно сделало все предыдущие компактные персональные стереосистемы, основанные на сменных носителях, такие как Sony Walkman и Discman, до смешного громоздкими. В первом цифровом плеере со встроенной памятью, MP3-плеере MPMan, выпущенном в 1998 году, ее было всего 32 мегабайта. Так как одна минута музыки занимает примерно один мегабайт, MPMan позволял проигрывать всего восемь или девять песен. В первом iPod был жесткий диск емкостью пять гигабайт, что позволяло пользователям носить с собой около 1200 файлов песен; более поздние версии выходили с еще большим объемом памяти.

Этот фетиш, как и более поздний iPhone, вскоре стал объектом культового поклонения. В книге iPod, следовательно я существую Дилан Джонс описывает его как «пачку сигарет для тех, кто пристрастился к музыке, а не к табаку»[524]. Это был одновременно как аксессуар определенного образа жизни, который можно было кастомизировать индивидуальным пластиковым чехлом и устанавливать в отдельно покупаемые док-станции, придя домой или сев в автомобиль, так и экзистенциальное заявление о том, кто вы есть, демонстрирующее, что вы принадлежите к хипстерам, держащим руку на пульсе, как в переносном, так и в буквальном смысле.

Он оказался вполне постмодернистским устройством, позволяющим демократизировать музыку и уничтожать различия между высоким и низким. Механизм случайного воспроизведения позволяет сделать коктейль из истории музыки, когда Wu Tang Klan следует за Моцартом. Это делает музыку, прослушиваемую с iPod, более глубокомысленной, чем на самом деле. Вы всё еще находитесь в тюрьме собственных вкусов (ведь вы сами выбираете, что загружать на свой iPod), но рандомизированные сопоставления делают возможным установление новых связей и противопоставлений.

Технологии часто производят подобное действие. Они меняют нас, делая доселе невообразимое сначала желанным, а затем повсеместным. «Обычная электрическая лампа, — писал Маршалл Маклюэн, — сама по себе создает другую среду»[525]. Благодаря электрическому освещению мы можем колонизировать темноту. Точно так же телевидение, газеты и интернет (Маклюэн умер в 1980 году, поэтому он не застал начало расцвета этой технологической инновации) как искусственные протезы расширяют наши возможности; но их содержание может скрадывать то, как технологии изменили нас самих. У Маклюэна был относительно оптимистичный взгляд на то, как влияют на человека технологические инновации. По его мнению, они являются нашими инструментами. Подзаголовок книги Понимание медиа звучит как Внешние расширения человека, и он воспринимал технологические инновации как протезы человеческих органов.

Фридрих Киттлер, немецкий теоретик медиа, был настроен более мрачно. «Развитие интернета показывает, что именно люди становятся отражением своих технологий, — однажды заявил он. — В конце концов, это мы адаптируемся к машине, а не машина адаптируется к нам». В отличие от Маклюэна он утверждал, что «медиа — это не псевдоподии для расширения возможностей человеческого тела. Они следуют логике эскалации, которая оставляет позади и нас, и письменную историю»[526]. Коперник показал, что Вселенная не вращается вокруг Земли. Дарвин доказал, что мы произошли от обезьян и не управляли нашей эволюцией. Фрейд утверждал, что мы находимся во власти бессознательных желаний. Киттлер предположил, что мы не хозяева своего технологического окружения, а скорее его пешки.

Его фраза о логике эскалации очень показательна. Как и у многих постмодернистских мыслителей континентальной Европы, писавших о медиа, включая Поля Вирильо и Жана Бодрийяра, у Киттлера был антиутопический взгляд на развитие технологий, источником которого был опыт Второй мировой войны. Одним из первых его детских воспоминаний был вид пылающего Дрездена в феврале 1945 года. Он также говорил, что мать часто возила его на балтийский остров Узедом, где разрабатывались гитлеровские ракеты V2.

У французского теоретика Вирильо детство тоже было отмечено войной. Он вспоминает жизнь в оккупированном Нанте, когда его бомбили союзники Франции. Однажды он написал: «История прогрессирует со скоростью систем оружия», добавив: «физический мир перестает быть полем битвы, и вместо этого война становится битвой идеологий, экономик и скорости». Под этим он подразумевал, что войны будут выигрываться самыми быстрыми: «Классовая борьба заменяется борьбой технологических структур армий в соответствии с их динамической эффективностью»[527]. Наиболее известное высказывание Вирильо «изобретение корабля было также изобретением кораблекрушения» коротко суммирует его скептицизм по отношению к тем оптимистичным панглоссианцам, которые утверждают, что технология — это целиком и полностью о прогрессе[528].

Но когда в 1990-х годах Кремниевая долина переживала бум, инвесторам в то, что позже стало известно как пузырь доткомов, некогда было читать Киттлера или Вирильо. Вместо этого они читали восторженные славословия в адрес цифровых технологий. Рич Карлгаард, издатель экономического журнала Forbes, например, писал в 1999 году: «Гонка будет продолжаться. Ставка на развитие в информационном веке — беспроигрышная. [Кремниевые] чипы стремятся к бесконечной скорости вычислений при нулевых затратах… О радикально новом программном обеспечении и бизнес-моделях электронной коммерции, которые последуют за этим, можно только догадываться. Но их появление… гарантировано»[529]. Подобные адепты преобразующей силы Новой экономики считали, по мере того как появлялись — в основном в Кремниевой долине — всё новые применения новых технологий, в основном связанные с цифровизацией, что это не