Я изучал, впрочем, только два первых и некоторые из оттенков их; третьим же не имел случая заняться, да и почитал ненужным, потому что г. Регули жил между обдорскими остяками довольно долго и занимался языком их. Мои заметки об угро-остяцком наречии уже обработаны — я составил по ним этимологию и словарь.

Под именем остяков живет и на берегах Енисея племя, состоящее из нескольких сот душ. По языку оно не обнаруживает, однако ж, близкого сродства ни с угорскими остяками, ни с остяцко-самоедским племенем и еще менее с другими известными народами Сибири.

По данной мне инструкции я занялся языком и этого племени, насколько позволяли мне время и силы мои. Равным образом обратил я внимание и на коттское наречие, которое имеет сродство с енисейско-остяцким и которым в настоящее время говорят только несколько семейств[233]. Хотя моими заметками об этих наречиях я и не удовлетворен вполне, полагаю, однако ж, достаточными для составления этимологии и словаря обоих наречий.

Разыскания о происхождении самоедов и енисейских остяков завели меня в область языков тюркского и монгольского. У древнейших писателей упоминается, что по верхнему течению Енисея и по притокам его: Абакану, Тубе, Кану, Мане и прочим — рассеяны самоедские племена под именами койбалов, маторов, аринов, асанов, камассинцев, карагасов, сойотов и т.д. А так как это показание г. Степанов опровергал решительно, то Академия и поручила мне добраться до истины и порешить этот спорный вопрос окончательно. По моим разысканиям оказалось, что старинное показание, хотя во многом неопределенное, неполное и запутанное, в сущности верно. Но, чтобы добраться до этого результата, я должен был приобрести сведения в тюркском и монгольском языках, ибо народы, о коих шел спор, почти все приняли эти языки, удержав, впрочем, некоторые идиотизмы и особенности языков остяцкого и самоедского. В мои занятия тюркским и монгольским наречиями входили несколько различных наречий, которыми говорили эти народцы остяцкого и самоедского происхождения. Заметок о тюркском, или татарском, наречии у меня набралось столько, что со временем я надеюсь составить татарскую грамматику с хрестоматией и словарем. Почти столько же собрано мною и для наречий монгольского и бурятского.

Говоря о филологических собраниях своих, упомяну еще, что и для тунгусского языка я собрал достаточно материалов для этимологии и словаря по нерчинскому наречию. Нет никакого сомнения, что это наречие несколько обурятилось уже, но так как язык тунгусов, кочующих по Сибири, доселе совершенно неизвестен еще, то все-таки труды мои хоть чем-нибудь да будут полезны.

Но богатейшее из всех моих собраний материалов, как в филологическом, так и в этнографическом отношении, касается самоедов. Я проследил это племя на всем его протяжении — от Алтая на юге до Ледовитого моря на севере и от Енисея на востоке до Белого моря на западе — и предполагаю выдать полное этнографическое описание его или вдруг, или постепенно, выпусками. Но за эту работу я могу приняться только за тем, как приведу в некоторый порядок мои лингвистические заметки.

Хотелось бы также выдать этнографическое описание и енисейских остяков, и родственных им коттов. В это описание могло бы войти кое-что и об аринах, асанах, койбалах, сойотах и о других отатарившихся ветвях того же дерева. Угорских же остяков я описал бы отдельно. Из прочих сибирских народов особенно занимали меня минусинские татары как нравами и обычаями, так и религиозными их понятиями. Этнографическое описание их — также одно из моих предположений, оно кажется мне необходимым, потому что минусинские татары значительно отличаются от остальных сибирских соплеменников своих. Собрал я этнографические сведения и о бурятах, и о тунгусах, но эти сведения так отрывочны, что могут быть употреблены только как приложения к другим, более полным трудам.

Песни и сказки собирал я преимущественно между самоедами и минусинскими татарами. Они записаны частью на их языке, частью в переводе. Первые я предполагаю приложить к задуманным грамматикам и, сверх того, издать в переводе целое отдельное собрание самоедских, татарских и бурятских песен и сказаний.

По части археологии я обращал внимание главнейшим образом на многочисленные могилы и надписи Минусинского округа. Исследовал, но в меньшем объеме, и находящиеся по ту сторону Байкала. Не хочу хвалиться заранее, но мне кажется, что я почти наверное определил происхождение большей части этих остатков древности и что этим мне удастся несколько рассеять глубокий мрак, покрывающий старину Южной Сибири.

Не говоря о собранных мною мифологических, исторических, статистических и топографических материалах, которых не успел еще также привести в порядок, упомяну еще о том, что я постоянно имел в виду этнографический музей Академии и старался обогатить его всем, что открывал в курганах, и разными другими древностями, одеждами различных народов, их орудиями, утварью и проч. Из этих предметов у меня осталось еще кое-что, и если Академия пожелает, я готов уступить ей эти вещи. Точно так же Академия может располагать и несколькими добытыми мною в бурятских степях монгольскими рукописями, если только их нет в азиатском музее.

Этим и заключаю краткий отчет о моей деятельности в продолжение путешествия на счет Академии. Покажутся кому-нибудь результаты этой деятельности слишком незначительными, попрошу строгого судью припомнить, что я обрабатывал трудное и неблагодарное поле, что и те плоды, которые удалось собрать, стоили и здоровья, и лучших жизненных сил моих. Как бы то ни было, я вполне уверен, что по крайней мере в моем честном усердии всякий убедится и сам, когда, приведши в порядок и обработав, мне удастся издать мало-помалу все мои более или менее богатые собрания.

С.-Петербург, 8 (20) февраля 1849.

Александр Кастрен.

Приложение

Енисей в своем течении от Енисейска до Ледовитого моря

Енисей[234] от г. Енисейска до Ледовитого моря протекает около 200 верст, изменяясь на этом протяжении весьма разнообразно. В начале течения он очень быстр, но без водопадов, без опасных скал, или шхер, хотя дно реки, как говорят, весьма неровно и каменисто. Имея почти везде одинаковую ширину, при низкой летней воде от одной до двух верст, весной он разливается версты на четыре и более. От устья Ангары, или Верхней Тунгуски, до устья Сыма он течет в северо-западном направлении, не образуя ни одного значительного острова или рукава[235]. Левый берег реки очень низок, глинист и представляет болота, луга и густые лиственные леса. Эту сторону русские около Енисейска называют польскою (от слова поле), дальше вниз — наволочною (от слова наволок — низменная коса), а еще ближе к устью — юракскою, т.е.