Теперь в их поначалу казавшемся большим доме разом стало тесно. И не только в прибавлении дело. К Шолоховым в станицу Вёшенскую понемногу перебрались все Громославские: Пётр Яковлевич и Мария Фёдоровна, три сестры Марии Петровны, две из которых успели выйти замуж, и двое из троих сыновей Громославского – Василий от первого брака и Иван от второго. Обживаясь на новых местах – здесь же или в близлежащих хуторах, – многочисленные Громославские понемногу разъезжались, но тесть и тёща жили в шолоховском доме. Единственный ребёнок в семье, росший зачастую в сложных взаимоотношениях с двоюродными братьями и сёстрами, Шолохов неожиданно оказался главой огромного семейства.

От гонора Петра Яковлевича к тому времени и следа не оставалось. Старшак теперь был не он, а его 25-летний зять.

К этому зятю шли на поклон самые неожиданные люди.

Летом в станицу Вёшенскую на должность председателя колхоза им. С. Будённого прибудет Або Аронович Плоткин – бывший матрос, киевский слесарь, 1906 года рождения. Для простоты он назывался Андреем. Плоткин был из числа тех двадцати пяти тысяч коммунистов, что направила страна вершить коллективизацию. Вёшенские старожилы вспоминают: «Плоткин был небольшого роста, плотный, живой, всегда в тельняшке, летом – в кепке, носил куртку и сапоги. В речи он часто к делу и не к делу любил употреблять словечки “факт”, “фактически”. Страшно любил лошадей». С Плоткина, но не только с него, Шолохов напишет одного из главных геров «Поднятой целины» Семёна Давыдова: бывшего матроса, слесаря, любящего лошадей, повторяющего к месту и не к месту словечко «факт».

Заложенная в «Донских рассказах» и в «Тихом Доне» манера: брать из жизни, крупными кусками, зримой фактурой – сработает и тут. С той разве что разницей, что Або Плоткин – еврей, а Давыдов, судя по всему, русский. Учитывая, впрочем, лёгкое интонирование: имя Семён, Сёма – достаточно частое в еврейской среде, а знаменитая, в том числе и дворянская фамилия Давыдов несёт в себе ещё и отчество Иосифа Давыдовича Штокмана, «немца» из «Тихого Дона», которого Шолохов в третьей книге как раз только что убил. То есть Штокман и Давыдов как бы одного рода-племени: по крайней мере идеологического.

И тем не менее: Шолохов, как всякий большой писатель, работал с правдой жизни, а не только с фактами. Правда жизни заключалась в том, что инородец Штокман – фигура среди агитаторов предреволюционной поры и эпохи Гражданской типическая: таких было несомненное множество. Что до «двадцатипятитысячников», то большинство из них были русскими. Конечно, национальность Давыдова в «Поднятой целине» определяющего значения не имела. Но если б Шолохов сделал главного персонажа своего второго романа евреем, он направил бы читателя по ложному пути.

Книга будет совсем не об этом.

Вспоминает Плоткин: «Мою первую встречу с писателем я запомнил на всю жизнь. В нашем районе коллективизация была уже завершена. В состав колхоза входили хозяйства станицы из шести близлежащих хуторов. На колхозном базу много было быков, лошадей, сельскохозяйственного инвентаря. Первая посевная прошла успешно, зазеленели яровые, зачернели пары. Без межей! Впервые на казачьих землях! Наш колхоз готовился к страдной поре – сенокосу, уборке созревающих хлебов.

На организацию общественного питания в поле нужны были деньги, а колхозная касса – пуста. Где взять деньги?

Колхозники и посоветовали: “Сходи, мол, к Шолохову. На соседней улице живёт. Он человек простой, последним поделится”. Я на дыбы: как я, “социалистический сектор”, да пойду за помощью к “частному лицу”?! Но идти пришлось.

Вместе с Михаилом Александровичем жили его мать Анастасия Даниловна – обаятельнейшая женщина, вечно в домашних хлопотах, ласковая, приветливая, безгранично любившая сына; жена Мария Петровна, верный его спутник, и двое ребятишек – Светлана и Алик.

Навстречу мне вышел Михаил Александрович. Познакомились.

Помнится, с каким интересом он расспрашивал о колхозе, о делах, казаках, о работе двадцатипятитысячников. Тут я и подоспел со своей просьбой. Смотрю, поднимается он, не говоря ни слова, достаёт деньги и протягивает мне. Я пообещал, как только уберём зерновые, вернуть долг».

Картина почти идиллическая.

На самом деле всё было куда сложнее и страшнее.

* * *

Пока Шолохов колесил по Верхнему Дону, наблюдая колхозную революцию, начиналась его всемирная слава.

1929 год в Европе в литературном смысле был уникален. В январе в Берлине вышел роман Ремарка «На Западном фронте без перемен». В мае в Лондоне – «Смерть героя» Олдингтона. В сентябре в Нью-Йорке – «Прощай, оружие» Хемингуэя. Шолоховский роман среди названных шедевров, посвящённых Первой мировой, был написан раньше всех, но в Европу пришёл одновременно с ними. И успешно выдержал небывалую конкуренцию.

Отдельной книгой первый том «Тихого Дона» в переводе на немецкий был опубликован ещё в октябре 1929 года в издательстве компартии Германии «Литература и политика». Переводчица Ольга Гальперн рассказывала, что ни одна переводная книга в Германии тогда не пользовалась таким успехом, как роман Шолохова: «…для миллионов немцев его “Тихий Дон” стал поэтическим и философским откровением…»

Тираж был стремительно раскуплен, и дабы удовлетворить читательский спрос, начались перепечатки романа в газетах по всей Германии. Первый том «Тихого Дона» печатался с 30 октября 1929 года по 27 марта 1930 года в газете «Кемпфер» (г. Хемниц), с 3 ноября по 26 марта 1930 года в «Трибюне» (г. Магдебург), с 3 декабря 1929 года до конца апреля 1930-го в «Социалистической республике» (г. Кёльн), со 2 января до конца мая 1930 года в газете «Арбайтервилле» (г. Зуль), с 25 февраля до 30 июня 1930 года в «Гамбургер фольксцайтунг»; и это не весь список.

В январе 1930 года «Тихий Дон» вышел отдельной книгой в Париже в переводе на французский. Опубликовало книгу издательство «Пайо». Во Франции повторилась немецкая история: роман вызвал огромный интерес, который не успело удовлетворить печатное издание, имевшее всего пятитысячный тираж.

Центральный орган французской компартии, газета «Юманите», заключила договор с «Пайо» о перепечатке романа. 2 марта «Юманите» дала на первой полосе портрет Шолохова с пояснением: «Великий писатель современности, истинно русский поэт, вышедший из гущи народа». С 25 марта по 14 июля 1930 года, в 97 номерах, был опубликован первый том «Тихого Дона». Тираж «Юманите» составлял сто тысяч экземпляров. Совокупные тиражи дюжины немецких газет, печатавших первую книгу «Тихого Дона», были ещё выше. Французский писатель и коммунист Анри Барбюс прочитал «Тихий Дон» в корректурных гранках – и был в совершенном восторге. «Отмеченный знаком вечности» – так он сказал о романе Шолохова.

В апреле центральный орган компартии Чехии газета «Руде право» опубликовала перевод статьи Серафимовича о Шолохове, пояснив от редакции: «“Тихий Дон”, бесспорно, одна из самых выдающихся книг, которые появились на книжном рынке в СССР». В ноябре 1930 года, в Праге, в коммунистическом издательстве К. Борецкого вышла первая книга «Тихого Дона» в переводе на чешский. Вскоре в чехословацкой прессе последовала череда