– Тебя всё равно будет манить Великолесье.

– Будет, как же. И я стану поддаваться. Иногда.

Огарёк недоверчиво сощурился. Рассвет полнился, наливался жизнью, и небо впереди становилось нежно-зелёным, свежим, будто весенняя листва.

– Скажу по правде, я говорил со Смарагделем о тех, кто приходит в леса, чтобы служить и становиться лешачонком. И он сказал мне примерно то же. Мол, прислужников у него пруд пруди, а раз Господин Дорог так решил на мой счёт, то я, если и стану лесовым, то буду волен сам распоряжаться своей жизнью. Стало быть, не так уж всё плохо, как я себе мыслил?

Я задумался. Огарёк светился надеждой, и я не хотел эту надежду у него отнимать. Нам могло казаться, что всё будет почти как прежде, но где-то запросто мог таиться подвох. Кроме того, это всё произойдёт скоро, но уже после того, как мы отвоюем своё княжество обратно и докажем, что Холмолесское – наше по праву.

Снова кольнуло мерзким сомнением: докажем, а дальше что? Уйдём в леса, станем бороться с новыми своими сущностями, может, даже забудем прежние. Что станет со мной, если Огарёк превратится в беспечного лешачонка, не помнящего ни меня, ни прошлой жизни? Что, если и сам я не смогу вспомнить ни минуты из того, что было со мной за двадцать восемь зим?

– Мы непременно узнаем это, но позже. Спасибо, что открылся мне, Огарёк. Вдвоём-то справимся. Но сперва – другое.

– Сперва ты разберёшься с Алдаром, – понимающе кивнул он.

– О да. – На моём лице расползлась злая улыбка. – Какой казни ты бы хотел для него?

Огарёк вновь удивил меня, когда покачал головой и ответил:

– Он и так получил достаточно. Его пленили на глазах у своих воинов, он напуган навьими тварями, каких в степях не видели никогда. Вряд ли от его запала останется хоть малая часть. Прояви великодушие и отпусти его восвояси, Кречет.

Я ушам своим не поверил. Неужто Огарёк не горит жаждой мщения?

– Прости его. Я простил, – тихо сказал он, подтверждая мои нелепые догадки.

– Зато я не простил. И тхен получит сполна. Чтоб ни его дети, ни внуки, ни правнуки даже не смотрели в сторону Княжеств.

Огарёк хмыкнул.

– Не зря говорят, что лесовые – мстительные существа.

– Ты хотел сказать, чудовища?

– Может быть, – уклончиво ответил Огарёк и неожиданно рассмеялся.

* * *

Алдара разместили в темнице – там, где ему было и место. Когда я спускался к нему, уже знал, что с ним сделаю: пусть Господин Дорог поступает как хочет, так же и я теперь стану действовать без оглядки. Разорвалось кружево, а что делать с обрывками – каждый решает сам.

Огарёк был прав, когда назвал меня мстительным. Увидев Алдара осунувшимся, грязным, загнанным в сырую темницу, я испытал истинное наслаждение. Сердце моё воспылало радостью.

У тхена не осталось ни капли былой спеси и вальяжного величия. Когда я спустился, он уныло громыхал цепями, безуспешно пытаясь переменить положение затёкших рук. Из горла Алдара вырвался жуткий смех – не смех даже, хрип с подвыванием.

– Ты долго не шёл ко мне, сиротский князь. Я успел соскучиться.

– Привязанности – плохие союзники на войне. – Я покачал головой, делая вид, будто меня ранили его слова. – Ну вот, возрадуйся: я перед тобой.

Алдар медленно облизал сухие губы, мучительно вглядываясь в меня. Ждал, что я принесу воды? А может, избавления? Впрочем, он был прав: у меня не было цели извести тхена жаждой. Я снял с пояса мех и кинул ему. Алдар дёрнулся, загремев цепями, неуклюже выставил вперёд коленку, и мех упал на землю рядом с его правой ногой. Тхен завозился, зарычал злобно: близко, да не схватишь.

– Неудобно быть связанным, – спокойно произнёс я и, одёрнув штанины, присел на корточки. – Когда и руки, и ноги скованы, ты будто и не человек вовсе. Правду я говорю?

– П-правду… – прохрипел Алдар. Я видел, как он мучился и как гордость мешала ему просто попросить.

– Ну вот. Теперь ты понимаешь меня. В этой темнице давно извели всех крыс, а жаль. Представь: руки и ноги скованы, а на груди сидит такая здоровая тварь и грызёт на тебе одежду. Ещё одно движение – и её зубы вопьются в твою плоть. Знаешь, сколько заразы переносят крысы?

Алдар пыхтел, пытаясь придвинуть мех к себе согнутым коленом, но тот лишь откатывался дальше. Я медленно поднял мех, откупорил пробку и так же медленно поднёс к тхеновым губам. Вода закапала Алдару на лицо, и он принялся слизывать её с лихорадочной жадностью.

– Это не вино и даже не твоё кислое молоко. Но ты не потрудился спросить, отравлю я тебя или нет.

Алдар издал пару коротких смешков.

– Не отравишь. Такие, как ты, не травят людей. Тебе ближе добрая сталь и битва с глазу на глаз, чем чистая смерть, подаренная врагу.

Его голос ещё звучал надтреснуто, но больше не напоминал хруст старого иссохшегося пергамента.

– Чистая смерть? – переспросил я.

– Смерть, при которой не проливается кровь. Обещай, что подаришь мне такую.

Я знал о том, что степняцкие представления о чистоте и чести разнятся с нашими, но до сих пор отчего-то не думал о том, какую смерть подарю Алдару и что он сам ответит на мой выбор.

– Ты считаешь, что быть отравленным намного лучше, чем пасть в бою?

– Лучше оставить всю свою кровь при себе. Не ронять в грязь и не показывать ни врагам, ни братьям. Так у нас принято. Ты ведь не отпустишь меня теперь, князь?

Как он ни пытался придать небрежности своему голосу, а всё же последние слова прозвучали как отчаянная мольба. Страшно, наверное, быть пленённым тем, кого ты сам мечтал растоптать. Но Огарьку было в разы страшнее.

– Я мщу тем, кто причинил боль моим близким. А близких у меня немного, так что месть моя безжалостна. Не мечтай о чистой смерти, Алдар. Прости меня, потому что я уважаю тебя как соперника. Но не мечтай.

Чёрные глаза тхена расширились от ужаса. Быть может, в тот момент он увидел не сиротского князя, а князя-чудовище: в полумраке я замечал, что на кончиках позеленевших пальцев у меня вытянулись звериные когти, а в волосах что-то засвербело, будто проклюнулись рога. Что ж. Чудовища жестоки, а их князья – и подавно.

– Пощади хотя бы младшего сына, – просипел Алдар.

– В наших сказках выжившие младшие сыновья вырастают и вырезают целые города в отместку за братьев и отцов.

Алдар страшно дёрнулся, словно его тело скрутила судорога. Его крики теперь звучали под лающий аккомпанемент цепей.

– Молю! Если нет в тебе ни капли человечности, то даруй хотя бы сыновьям чистую смерть! Лерис! Молю!

– Вот как ты запел. Я решу это позже. Сейчас мне просто хотелось посмотреть на тебя. Я рад, что нави тебе не навредили.

Не слушая больше воплей тхена, я развернулся и зашагал прочь, ухмыляясь в бороду. Пусть последние дни он проведёт, мучаясь мыслями о смерти своих сыновей. У меня ничего не болело, в груди разливалась окрыляющая лёгкость, а когда я протянул руку к двери, то увидел зелёную кожу, чёрные когти и мох, выбивающийся из-под рукава.