что я дала согласие, а может, уже испугавшись собственной смелости. И всю дорогу — к счастью, недолгую — я думала, как он сейчас первым войдет в подъезд, попросив меня подняться минут через пять, чтобы никто, не дай Бог, не заметил нас вместе.

Это мне было знакомо, я уже играла такие роли — и потому улыбалась про себя, представляя, как пугливо он будет прислушиваться к шагам за дверью. А когда мы вместе зашли в старый дом в районе Арбата, вместе поднялись пешком на третий этаж и он нажал на кнопку звонка, моя внутренняя улыбка осыпалась как штукатурка со стен этого подъезда.

Она, кажется, не рассчитывала увидеть меня. Нерешительно посторонилась, пропуская нас в узкую прихожую, и тут же ушла на кухню — и он поспешно последовал за ней. А я осталась одна, недоумевая, что крылось за этим приглашением. Того, что она дома, я никак не ожидала — равно как и того, что для него это не сюрприз. Или он думает, что мне и вправду хочется пить с ними чай, с этой тоскливой на вид, тусклой, неинтересной мне семейной парой?

Из кухни доносились приглушенные голоса. Выясняют отношения, что ли?

Я поправила косметику и потом только огляделась. Квартира неплохая, но уж больно запущенная, под стать хозяевам. Поцарапанный скрипучий паркет, выцветшие обои с жирными пятнами, дряхлая мебель, мечтающая об огне крематория.

Я повернулась на звук шагов и увидела ее, приближающуюся ко мне, излучающую радость и тепло. Словно она только что увидела меня, словно не она несколько минут назад холодно впустила меня в квартиру. Что ж, мы ведь работаем в кино — первый дубль оказался неудачным, вот делаем второй.

— Анечка, я так счастлива, что вы к нам пришли! Пойдемте на кухню, я сделаю чай. Вы ведь с работы, вы ведь, наверное, хотите чаю? Пожалуйста, пойдемте!

Мне семнадцать лет, но я видела немало людей, самых разных — и в самых разных ситуациях. И к тому же я актриса — пусть и не состоявшаяся официально, на сцене, но зато более чем состоявшаяся в жизни. И потому я столь же радостно улыбаюсь ей, этой женщине, вполне годящейся мне в матери, — и иду следом. Не обращая внимания на то, как мимо нас бочком протискивается ее муж — он так хочет остаться незамеченным, что я его не замечаю.

Мы садимся напротив, разделенные накрытым прорезанной в нескольких местах клеенкой столом. Она добро и приветливо смотрит на меня, так паточно — и придвигает ко мне чашку. Я ненавижу чай — тем более такой вот, дешевый, наспех заваренный, теплый. Я истинная леди и предпочитаю шампанское — а не эту плавающую в чашке с отколотым краем мелкую труху. И в полной тишине разглядываю ее вытертый голубой махровой халат, под которым легко угадывается белое рыхлое тело, разглядываю ниспадающие на халат волосы, незнакомые с шампунем и давно не встречавшиеся с парикмахером, разглядываю ненакрашенные неровные ногти. Человек искусства, одно слово.

Тишина окутывает нас. Тяжелая и давящая и дискомфортная. В каких только ситуациях я не оказывалась — но вот в такой впервые. И в первый раз чувствую себя неуверенно — просто потому, что не понимаю, зачем я здесь, и как должна себя вести, и что мне делать дальше. Я привыкла играть определенные роли — зависящие от типа и возраста мужчины и обстановки — и знаю, как сыграла бы, окажись мы с ним вдвоем. Но сейчас…

Ей неуютнее, чем мне, и потому она заговаривает первой.

— Вы такая красивая, Аня. Наверное, учитесь во ВГИКе?

Это для меня больной вопрос. Я действительно мечтала поступать во ВГИК, тем более что все окружающие твердят, что я вылитая Мэрилин Монро — в копировании которой я достигла верха совершенства. Я крашусь как она, и прическа такая же, и жесты у меня ее, и выражение лица, и манера говорить и двигаться. Увы, родителям моим, людям занудно правильным, ВГИК показался рассадником порока — в итоге пристроили меня в самый банальный вуз. Хотя я пытаюсь внушить себе, что меня это не беспокоит, — главное, что я уже работаю в кино, пусть пока и не актрисой. Но вопрос о ВГИКе, заданный ею, мне не льстит.

— Нет, к сожалению.

Она замолкает — говорить не о чем. Вижу краем глаза, как она смотрит в потолок — словно надеется, что там внезапно вспыхнут буквы, складывающиеся в очередной вопрос, которым она сможет прервать тишину. Но потолок пуст — и почти чист, если не считать черно-коричневого пятна, выжженного слишком яркой лампочкой без абажура.

— Может, еще чаю?

Она нелепо суетится, достает из холодильника неровно нарезанные куски сыра, извлекает откуда-то поломанное печенье. Меня здесь не ждали, ко мне не были готовы.

— Может, хотите выпить?

Опять киваю. И невольно корчусь, проглотив рюмку какой-то страшного вкуса настойки. Хорошо, что она не видит. А может, специально решила отравить, старая ведьма? Сама-то пьет не поморщившись — одну рюмку, за ней другую, потом третью, словно ищет в этой гадости облегчения. Или решимости?

— Вы очень красивая, Аня, — повторяет она, но в тоне ее слышится что-то новое. — Наверное, у вас много молодых людей?

И тут до меня начинает доходить, зачем я тут. И я небрежно бросаю, что их и вправду много, — и предвижу следующую реплику. Она замирает, будто ей предстоит нырнуть в кипяток, и мнется, и наконец открывает рот. И я хвалю себя, услышав:

— А с семейными парами вы не пробовали это делать?

— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?

Она снова мнется. Я сказала за нее то, что должна была сказать она — но не решалась и, может, так и не решилась бы. И она бормочет что-то типа того, что все примерно так и есть, и снова предлагает чай. Но я не хочу больше тянуть — я все поняла, и мне интересно, что будет дальше. Групповым сексом я занималась не раз, и было как-то и с мужчиной, и с женщиной одновременно — но вот с семейной парой впервые. И потому я повторяю:

— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?

И сразу встаю, как только она выдавливает нерешительно после долгой паузы:

— Может быть, пройдем в спальню?

И еле сдерживаюсь, чтобы не заметить язвительно: «Может, лучше сделаем это прямо здесь?..»

— О-о! — с деланной восторженностью произносит он, входя в спальню и видя на узенькой кровати — как они, интересно, помещаются на ней вдвоем? — меня, бесстыдно-голую, откровенно