Часто Ваня видел у вагона деревянную лесенку, и на ней женские ноги, то старые, в поношенных чулках, то голые — молодые. Уборщицы мыли стекла. Одна пара ног понравилась ему, он выглянул из канавы и увидел маленькую, чуть-чуть полноватую девушку с румяным лицом и крупным пунцовым ртом. Девушка пела песню о том, как ветер сломал березку.

Часто из вагона на головы слесарей сыпался мусор. Словно снежные хлопья, кружась, опускались трамвайные билеты — это уборщицы торопливо подметали вагоны.

Ваня жадно присматривался к окружавшей его жизни, к лицам рабочих, вслушивался в их разговор; рабочие подтрунивали друг над другом, беззлобно шутили, помогали друг другу. Внимание Вани привлек худой, неразговорчивый старик, носивший с собой две огромные масленки. Старика называли Гончаровым.

Гончаров был смазчик — заливал буксы вагонов пахучим мазутом, а подшипники моторов голубым олеонафтом.

— Почему Гончаров такой скучный? — спросил Ваня Короля.

— У него жена недавно померла. Проработала здесь в депо тридцать лет уборщицей, — ответил Король.

Ваня призадумался.

«Тридцать лет изо дня в день подметать вагоны и мыть окна — достойна ли человека такая безрадостная работа?» — тоскливо подумал он.

Как-то, глянув кверху через раскрытый деревянный люк, Ваня увидел склоненное над мотором счастливое лицо Альтмана. Спросил:

— Ты что делаешь, Лева?

— Меняю щетку. — Альтман показал прямоугольный кусок угля, похвастал: — А меня уже током шарахнуло. Открыл контроллер, а рубильник забыл выключить, ну и получил удар в пятьсот пятьдесят вольт. Почище нокаута в боксе.

— Тебе хорошо работать наверху, а мы вот в канавах маемся, — пожаловался Харченко. Только теперь он уразумел, что электрики находятся в более выгодном положении, чем слесари, у них и работа чище, и больше времени они проводят наверху, в сухих вагонах, осматривая, очищая и смазывая контроллеры, меняя перегоревшие лампы.

Ваня мельком взглянул на круглые часы, словно нахохлившаяся птица дремавшие на стене. Стрелки-перышки показывали десять минут пятого; он зевнул, почувствовал во всем теле невероятную усталость. Сон борол его, веки слипались. Собрав все свои силы, Ваня зажал торцовым ключом отошедшую контргайку на моторе, пахнущем мазутом и сухой пылью, и, растопырив локти, положил их на пятки рельсов. Он заснул стоя.

И приснился ему странный сон. Будто он вагоновожатый, ведет вагон в депо вдоль сквера у Народного дома. В вагоне, кроме пожилой кондукторши, съежившейся от холода, никого нет. Стоит глухая осенняя полночь. Ваня мучительно всматривается в плохо освещенный передним фонарем скользкий и мокрый путь, видит тусклый блеск рельсов, слышит, как разросшиеся за лето кусты сирени задевают вагон, будто пытаются остановить его стремительный бег, и мучительно думает, что вот сейчас из-за темного куста обиженная жизнью женщина бросится под вагон и что в таком подозрительном месте полагалось бы ехать потише, — ведь об этом не раз предупреждал его учитель Савостин.

Вагон, покачиваясь, летит как птица, как бы даже и не касаясь рельсов, ручка контроллера включена на параллельный ход до предела, оба мотора работают самостоятельно, а Ване, охваченному мальчишеским восторгом движения, хочется мчаться еще быстрее. Оголенные ветром деревья отбрасывают черные тени, мелькающие на пути, как шпалы. Еще каких-нибудь сто саженей — и окончится сквер, на душе станет легче. Но тут из-за кустов, как и ожидал Ваня, показался человек и упал под вагон.

Ваня, едва не подняв трамвай на дыбы, сразу дает электрический тормоз, визжат колодки ручного тормоза… Но человека на рельсах нет. Ваня и напуганная кондукторша выпрыгивают из вагона на влажную холодную землю. Чье-то жалкое тело замерло у острых передних колес. Ваня вбегает в вагон, поспешно открывает деревянный люк над мотором и видит космы огненно-рыжих волос, запутавшиеся между шестернями.

«Чернавка», — осеняет его страшная догадка.

Он дает медленный задний ход и вместе с кондукторшей вытаскивает самоубийцу, всматривается в искаженное болью бескровное лицо. Да, это действительно Чернавка. Она открывает грустные-прегрустные, заплаканные глаза и, не узнавая Вани, бормочет:

«Эх, люди, люди, даже умереть по-человечески не дадут».

Страшные, полные горького смысла слова. Занести бы их в записную книжку. Но записной книжки нет, да и не до нее сейчас.

Сзади подходит трамвай, принимается нетерпеливо звонить, чтобы дали ему дорогу, и Ваня, весь в холодном поту, просыпается. Он чувствует, как ноют остывшие на железных рельсах руки. «К чему бы этот сон, вся эта белиберда?» — думает он. А сознание отмечает: уж слишком подробный привиделся сон, выписан, как хороший рассказ.

Звонки трещали все настойчивей, их становилось все больше и больше, и вскоре начался настоящий перезвон, как на колокольне, и Ваня спросонья не сразу догадался: в депо явилась первая смена вожатых, принимает вагоны перед выходом на линию.

Появились кондукторши, в большинстве молодые девушки, с кожаными сумками и катушками билетов на груди.

— Слесаря на вагон номер шестьдесят! — раздался знакомый Аксенову голос.

— Ну-ка, Ваня, сходи посмотри, что там стряслось, — попросил Король, появляясь из темноты канавы с переносной лампой в руках.

— Савостин зовет, — обрадовался Ваня, удивив Короля тем, что знает фамилию вожатого.

На вагоне номер шестьдесят Ваня проходил производственную практику, водил его по седьмому маршруту, изучил все его капризы, а у каждого вагона свой характер, как у человека.

Савостин дружески обнял Ваню за плечи и поздравил его с вступлением в трудовую жизнь. Потом он попросил подтянуть тормоза.

Ваня знал, что на вагоне номер шестьдесят слабая левая штанга. Сколько раз возились с нею слесаря на конечных остановках! Он уверенно и независимо подошел к вагону и подтянул штангу горбатым тормозным ключом.

Со всех сторон раздавались требовательные возгласы: у одного не включался контроллер, у другого не горел свет, третий, взобравшись на крышу вагона, требовал смазать дугу. Слесаря и монтеры с инструментами торопливо бежали на зов вожатых.

Один за другим вагоны выходили на линию, и вскоре все канавы опустели. Только три вагона сиротливо жались друг к другу на двадцатой канаве. Их оставили на ремонт дневной смене. На одном надо было сменить скат с ослабевшим бандажом, на двух были пробиты верхние катушки моторов, а для того чтобы заменить катушки, следовало поднять на домкратах вагон, вынуть и разобрать мотор. Работы целой бригаде на всю смену.

Король открыл мотор, достал из него масленку с густым олеонафтом, вылил на руки, быстро смыл грязь, насухо вытер ладони и пальцы «концами» — пучком ниток, забракованных на текстильной фабрике.

Ученики смутно догадывались, что это делать нельзя, но последовали примеру своего бригадира и тоже вымыли руки олеонафтом.

Затем отправились в душевую и