Шрифт:
Закладка:
Это казалось ей даже благородным.
Работа в приюте была изматывающей, но приятной. Остальное волонтерство отошло на второй план – память стариков была мертвой, а Маше хотелось хоть немного пригодиться живым. Они с теткой Стаса печатали флаеры, подписывали их жирным маркером и раздавали на остановках – приглашали прийти на помощь – физической силой или кормом, переводом на карточку, хоть взглянуть на крохотных котят или щенков с мощными лапами, они отличные охранники, вы не пожалеете… Иногда сил не хватало даже покормить или почистить, не то что поиграть, но Маша находила какое-то дикое удовольствие в усталости, от которой гудели и подгибались ноги. Когда у тебя высокий сахар, когда ты едва волочишься от остановки и всерьез подумываешь подремать в сугробе, времени на переживания, на вину, на ощущение собственной беспомощности не остается, и Маша была благодарна за это. Она согласилась бы сейчас на что угодно, только бы не оставаться со своей головой наедине.
– Ты наверх? – спросил Стас, ковыряясь в пустом патроне, болтающемся под потолком.
Лампочка лежала у него в ногах, и Маша все ждала, когда она лопнет, захрустит под кроссовками тонким стеклом. Старенький кирпичный домик приходилось латать своими силами: Маша с помощницами заклеила пластырями, ватой и газетами все окна в кошачьих комнатах, но на все остальное времени не находилось.
– Пойду котов покормлю, – кивнула Маша и стянула через голову пахнущий чужим одеколоном свитер.
– Не задерживайся только, мне помощь нужна.
Он осторожно спустился, стараясь не задеть лампочку, и шагнул к ней, а Маша сжалась по привычке. Самой себе она напоминала бродячую собаку из вольера – вроде и тянется, и смотрит настороженно, и боится, что саданут по позвоночнику. Это была глупость, Стас никогда не поднимал на нее руку. Да, он все так же не знал меры в поучениях, контроле, он любил ущипнуть ее то за жирный бок, то за бедро, иногда сально улыбался, но… Любовь помогала Маше, и она надеялась, конечно, что рано или поздно Стас исправится, что не останется в нем ничего настораживающего, но быстро решить проблемы и не мечтала. Изменится ли он? Далеко не факт. Хочет ли Маша быть рядом, терпеть и принимать его таким?
Видимо, да.
Она знала, что может ничего не добиться. Ей хотелось верить, что так проявляется взрослость, – это желание быть рядом с ним, таким же неидеальным, какой была и она сама. Единственное, к чему Маша готовилась, – уйти, если он перейдет черту, но все еще рисовала эти линии слабеньким, крошащимся мелком, вытирала, если требовалось, презирала себя и в то же время хвалила, что не бросает. Ему тоже нужна помощь. Любовь, поддержка.
– Ты молодец, – шепнул он вдруг и горячими губами прижался к ее губам.
Маша обхватила его за плечи, зажмурилась, почувствовав, как замерзшие ладони оттаивают на чужом тепле. Захотелось расплакаться, вернуться домой – там Оксана с папой, и Сахарок мурчит и трется о колени…
Хотелось, да, но это ничего. Маша собралась, кивнула себе и пошла чистить кошачьи клетки.
У папы, судя по разговорам, все было хорошо, разве что работу нормальную он так и не нашел, перебивался с одной шабашки на другую, никакой судостроительный ему не светил. Маша догадывалась, что это не нравится его новой женщине. Одно дело Оксана, которая приняла «творческого гения» и без малейших жалоб содержала всю семью, а другое – трое детей и невзрачный мужичок со своими стихами… Папа не жаловался, даже скидывал дочери копейку на карточку, без конца извинялся и обещал, что на учебу Машу заберет к себе. Вернулась в квартиру Оксана – видимо, и у нее не сложилось. Все вернулось на круги своя: Оксана порой кривилась по поводу сахара или оценок, помогала Маше бороться с гипергликемиями, а по утрам они в молчании доезжали до школы, и эти возобновившиеся поездки стали для Маши счастьем. Оксана осталась последним островком нормальности, тем самым, из прошлой Машиной жизни, и Маша была ей за это благодарна.
Она стирала лежанки и хлопковые детские пеленки в раковине, вывешивала на веревке под потолком, цепляла пестро-пластмассовыми прищепками. Она вычищала песок из лотков, подсыпала корма в миски и пестрые блюдца, полученные от неравнодушных горожан или просто собранные по помойкам.
В одной из клеток, отвернувшись, лежал Сахарок.
Маша привезла его на следующий же день – сунула в картонную коробку с дырками, укутала в пуховый Оксанин платок и вызвала такси. В салоне заглядывала к Сахарку без конца, но старый кот лежал молчаливый и обмякший, будто сдутый воздушный шар, и принципиально на Машу не смотрел. Она так и не решилась его погладить.
Поставила коробку на стол перед теткой Стаса, отступила, склонила голову.
– Наигралась? – спросила та сварливо.
– Не справилась.
Тетка не стала ничего больше говорить, выхватила Сахарка из коробки и унесла в кошачью комнату. Маше хотелось броситься за ними следом, повторять, что она все поняла, была неправа, что вбила себе в голову глупость и не сдавалась. Что черт бы с ней самой: кота жалко, он ведь мучился и сражался, и теперь-то она будет умней, станет приезжать каждый день и кормить Сахарка, не бросит его до последнего вздоха. Она взяла эту ответственность и сломалась под ней, и даже если не сможет до конца ее пронести, то все равно будет с ним и для него… Но тетя все понимала и так, и Маша решила не бросаться словами. Она и вправду приезжала практически каждый день, привычно ставила ему уколы, защищала от других котов, сидела под клеткой и разговаривала. Он демонстративно ее не замечал, мог только зашипеть, если она подходила слишком близко, и Маша кивала:
– Ты прав, прав. Прости меня, Сахарочек…
Она сдалась, но иногда этого нельзя было избежать. Отступить, но не бросить. Маша могла бы увезти кота в приют и забыть обо всем, как забывала о половине своей жизни, но она не собиралась отказываться от заботы о стареньком создании. А потом забота потребовалась другим котам, и так хорошо прочищала мозги чистка собачьих вольеров, а людей и рук здесь было так мало, что Маша не смогла уйти.
Она не считала, что предала себя или кота.
Ей хотелось верить, что она нашла лучшее решение.
Глубоким вечером Маша сидела в теткиной комнате со Стасом, пила отвар шиповника – витамины
