«ночной клуб в Манхэттене, где выступают самые дерзкие из самых новых», он залез под рояль, ногами поднял его над собой, а затем с грохотом сбросил обратно на сцену. Подобного рода трюки иногда были приемлемы, как дополнение к его провидческой музыке. Он был как черная икра для людей, незнакомых с ее вкусом, к нему нужно было привыкнуть, он был король, и все, что он делал, было, несомненно, высочайшего уровня.

Раз уж речь зашла о королях и богах, Борис в это же время переживал свою собственную драму. Во время тура по Америке после выхода альбома Radio Silence к группе присоединилась жена бас-гитариста Саши Титова Ирина, и вскоре оказалось, что они с Борисом – пара. История эта развивалась на протяжении нескольких лет. Симпатия Ирины к Борису была для меня всегда очевидной. После тура Саша и Ирина поехали домой вместе, а Борис вернулся к своей жене Люде, но оба брака вскоре распались. Борис и Ирина оставили своих супругов и стали жить вместе. И по сей день, где бы мы ни встречались, мне явственно видно, как они любят друг друга. Ирина – любящий и надежный партнер, и Борис полностью полагается на ее любовь.

Как бы то ни было, но в тот момент мы, все трое, – Сергей, Борис и я, – находились в одной стране, но в то же время в разных мирах. Я не уставала поражаться тому, насколько разными дорогами все мы пошли, и, как бы я ни гордилась успехом друзей, я тосковала по тесной дружбе и неразрывному единству времен нашего андеграунда. Я стала чувствовать себя, как Элвис, – все разбежались, разъехались, а я так и сижу у себя дома в окружении многочисленных русских граффити, ярких, броских красок и лиц, при всей своей красоте, увы, безмолвных. Я стояла в носках, руки на бедрах и неотрывно глядела на раскрашенные, застывшие лица.

– Все это потому, что ваши мечты – в Америке. В отличие от моих, – сказала я им, а точнее, сама себе.

На следующей неделе, в ноябре 1988 года, я села в самолет и полетела в Россию. Виктор позвонил мне и сообщил, что ожидается большой концерт памяти Саши Башлачёва.

– Сможешь приехать? – спросил он далеким голосом.

Я улыбнулась в трубку, вспомнив доброе лицо Саши и его вдохновенные слова. Но с каждым днем времена меняются… Ты звени, звени, звени сердце под рубашкою!… Загремим, засвистим, защелкаем!

– Уже еду!

Двадцатого ноября я находилась в переполненном Дворце спорта «Лужники», в самой гуще концерта в память о величайшем поэте рок-н-ролла.

Этот вечер стал одной из редких для меня возможностей услышать Майка Науменко и его группу «Зоопарк» – с настоящим, хорошим звуком через серьезную солидную аппаратуру, которой наконец-то стали оснащать концерты некогда андеграундных групп. «Кино» и «Алиса» были уже настолько популярны, что могли добиваться того, что им нужно.

Кинчев вывел группу в облако дыма, как будто с небес спустился темный ангел, – каким он, собственно, и был. Он по-хозяйски прошелся по сцене и вдруг взорвался.

– Мы вместе! – крикнул он в тут же подхвативший его слова зал.

Он пел в сопровождении только барабанов и энергии тысяч голосов зала.

Выходя со сцены и увидев меня за кулисами, Кинчев обнял и поцеловал меня – тело его было влажным и размякшим от напряжения концерта. Тем временем место «Алисы» на сцене заняли «Кино», и Виктор подошел к еще не высохшему от Костиного дыхания микрофону.

– Ребята, сейчас одну песню будет петь Джоанна Стингрей. Она прилетела на этот концерт специально из Америки. Она очень хорошо знала Сашу.

Виктор нашел меня взглядом за кулисами, кивнул, и я пошла на сцену. Под лучами прожекторов и сквозь неизменные темные очки зрители в зале превратились для меня в сплошную темную массу, но зато я слышала их дыхание и биение их сердец.

– Привет! – голос мой разлетелся по залу кругами эхо. – Добрый вечер! Я хорошо знала Сашу, и в его музыке я всегда ощущала силу его души. В сердце моем он останется навсегда.

Я подняла глаза вверх, туда, где потолок огромного зала переходил в небо.

– Саша, впервые в жизни я буду петь по-русски, и эта песня для тебя.

В память о Саше мне хотелось исполнить что-то особенное, и я выучила русские слова пронзительной песни «Игр» «Памятник»[225]. Мне хотелось, чтобы для Саши эта песня оказалась бы такой же близкой, как для меня и для всего зала. Зал встретил ее бурей восторга – аплодисменты, вскинутые вверх руки, развевающиеся в едином порыве волосы. Я послала в небо воздушный поцелуй, надеясь, что где-то там, наверху, бард сумеет его поймать.

«Игры» на сцене сменяла «Кино». Уходя, я от души расцеловалась с идущим мне навстречу Юрием. Зал затопал и завизжал от восторга.

На сцену вновь вышел Виктор – теперь уже вместе со своей группой. Я спряталась за занавесом, истощенная и взбодренная, и смотрела на него так же, как несколькими минутами ранее он смотрел на меня.

– Я в свою очередь хотел бы сказать несколько слов в свою защиту от газеты «Московский комсомолец», – начал он тихим спокойным голосом, слегка склонившись над микрофоном. – Я хочу сказать, что Москва – это единственный город, а я в последнее время был в нескольких городах, где, оказывается, танцевать – это преступление. Где, оказывается, если девушки, скажем, хотят подарить цветы артисту, то за это их бьют. Я не хотел бы устраивать никаких скандалов, но, если в зале есть журналисты, может быть, надо как-то изменить ситуацию. После наших концертов наконец-то догадались убрать партер. Хотя у нас был такой договор – они пригласили меня к себе на совещание: «Знаете, мол, Виктор, как нам быть, нам сломали все стулья». И я им говорю: «Единственный способ спасти стулья – убрать их, чтобы люди могли танцевать». Они сказали «хорошо», но также попросили меня: «Если вы можете, то скажите публике, чтобы не было никаких убийств и так далее». Я тоже сказал «хорошо». Но когда мы пришли на наш второй концерт, то стулья не только не были убраны – их стало еще больше. И, конечно, они в результате были сломаны, и, конечно, я счел себя свободным от всяких обязательств.

На этих словах под восторженные крики толпы группа начала играть. Все в зале вскочили на ноги. Каждый человек, все до единого, все десять тысяч знали, казалось, каждое слово каждой песни. Люди пели и танцевали.

Охватившая все здание энергия вдохновения и агрессия рок-н-ролла потрясли меня до глубины