Шрифт:
Закладка:
— Жег я не варваром, — озлился Артем Владимирыч, чуя, что разговор сей станет предметом слухов далеко за пределами володения Х’Ак-Ас-каана, — жег я по Уставу бога древнего — Ваала, чтобы от моего хода прятались подлые… Саг-Гиг! Как ты сам их назвал…
— Удовольствовал ты меня, князь, своим словом, — совершенно серьезно проговорил каан. — Пожалуй, я разойдусь с твоим походом мирно. Одначе прошу, дабы все встреченные тобою народы понимали сей лист со словами Ак-Сур-Ки-ны, заделай к нему красную печать… Нет таковой?
Эк, куда хватил старик! Но ведь — прав! Кто из народов на пути в пять тысяч верст поверит черным буквам, написанным в три строки? Эх, матушка Императрица! Такой конфуз произвела от малости времени царствования!
Князь Артем протянул руку — забрать лист.
— Малое время мне дай! — отвел свою руку с Императрицыным листом каан, — сотворю тебе дело, надеюсь, не противу тебя и твоей володетельницы…
Он живо встал, мягко ступая ичигами, прошел к вместительному сундуку, что стоял супротив входа в шатер. Позвенел ключами. Тяжелая крышка сундука откинулась. Князь, противу воли, вытянул шею. И зря. Старик достал из сундука кованый ларец неведомого желтого металла — не золота — и принес его на стол. Нажал пружину в потае, крышка ларца сошла с пазов и упала на стол. Из ларца сильно пахнуло неведомым князю зельем. Тем зельем была пропитана и тряпица, кою Х’Ак-Ас-каан развернул на глазах у Артема Владимирыча. В той тряпице лежала, в ладонь величиной, красного металла — печать.
Что это именно печать, Артем Владимирыч понял не глазом — сердцем. Бухнуло сердце, заколотилось. Так оно колотилось в детстве, когда дед Ульвар его, еще сонного, ранним утром вдруг вынес из усадьбы, донес на плече своем, пахнувшем лошадиным потом и воском, до берега озера. У озера дед осторожно поставил Артема босыми ножонками на глину возле воды, достал из армяка вот такую же, вроде как неровно плавленую в печи округлость красного металла, и поднял тую округлость встречь восходящему солнцу. Дед коротко поговорил с солнцем, называя его «Сурья», потом обмакнул плоский металл в озеро и три раза облил струйками воды голову внука Артема.
— Сурья печать на тебе! — крикнул в лицо внука дед Ульвар.
Внук Артем тогда заплакал, и плакал даже в кровати, куда его вернул насупленный, но торжествующий дед Ульвар.
— Красное золото, — пояснил Артему Владимирычу каан, — такого в наших местах нет. То есть золото страны Ат-Ра-Ки.
— Африки, — не нарочно поправил каана князь.
— Ат-Ра-Ки! Что есть понятием — «Солнцем сотворенная часть планеты Земля». А сия печать — святыня древности.
Артем Владимирыч осторожно взял в руку неровный, неожиданно тяжеленный, но теплый круг красного металла. На нем очень точно, непомерно точно, была сделана гравировка осьмиконечной звезды. По центру звезды так же непомерно точно и тонко был гравирован Зрак Ану — великого Бога. Величайшего Бога.
Пока князь рассматривал сурскую печать, Х’Ак-Ас-каан отрезал от внутренней обшивки белого шатра кусок красной кожи, потом длинную кожаную же полоску. В мису черной китайской лаковой работы напустил кипятка из тихо парящего самовара, сунул туда кожаный лоскут.
Князь смотрел на волхование каана не моргая.
Каан меж тем снял с самовара трубу, забрал у князя печать и осторожно положил ее на самоварное навершие. Из той же шкатулки вынул пузырек каменной египетской работы, вынул из кипятка лоскут кожи, обтер его ладошкой и плюнул на лоскут.
— Плюнь и ты, князь.
Артем Владимирыч хотел плюнуть, да в горле было сухо. Он обиженно посмотрел на старика.
— Быстро! Чаю хлебни!
Артем Владимирыч хватанул из пиалы чаю. Проглотил. Поворочал языком, и все же плюнул на кожаный лоскут. Каан быстро залил свою слюну и слюну князя вонькой жижей из египетского каменного пузырька. Кожа стала шипеть. Каан прихватил льняным полотенцем разогретый красный металл с навершия чайника и положил его на кожу. Сильно прижал, отпустил. Красное золото печати один миг взялось разводами — от белого до фиолетового цветов, потом снова покраснело. Х’Ак-Ас-каан ловко проделал ножом дырку в кожаном лоскуте с приваренной золотой печатью, продел в дырку шнурок. Не спрося князя, тем же египетским приваром обмакнул бумагу с подписью Императрицы и крепко прижал к бумаге шнурок.
Красная печать суров прочно пристала к благословению Императрицы.
Х’Ак-Ас-каан поцеловал печать и протянул теперь уже высшей силой удостоверенное письмо Екатерины князю Артему. Артем Владимирыч держа глаза вниз, тоже поцеловал печать. Он, возможно, лишь краем сознания, но все же понимал, что свершил этот каан, седой старик с голубыми глазами и чистой русской, речью, живущий в таежных глубинах неведомой пока страны. Его совершение требовало отдачи. Но какой?
Князь поднял глаза на каана. Тот понимающе улыбался. Князь с натугой души вопросил:
— По обычаю я, каан, должен свершить такой же силы и цены поступок. Скажи — какой?
Каан огладил бороду. В углах его глаз появилась темень.
— Времена пришли глухие, князь… Темные. Непонятно, какие люди идут по нашим землям, с непонятными обычаями, без веры и без совести… Пока сила твоего народа обретет здесь власть снова, как это было в глубокую старину, много может пропасть… Целые народы могут пропасть в крови, темени и алчбе… Сила у меня, как ты видел, пока есть. Нет — власти…
Артем Владимирыч все понял.
Встал с низкой скамеечки, потянулся.
Старик продолжал сидеть.
Тогда Артем Владимирыч снял свой малый золотой щит нетеру со снурка, звонко ударил по щиту печатью красного золота. К дымовому отверстию шатра поднялся необыкновенно мелодичный и долгий звон.
— Ой! — раздался из-за ширмы девичий голос. В голосе отчего-то были не слезы, а радость.
Х’Ак-Ас-каан тяжело поднялся со скамьи, шатнулся, схватил князя за левое плечо.
Так они молча постояли. Недолго. Пока старик упокоил в глазах слезы.
Потом каан взял щит правой рукой, совершил малый поклон князю и проговорил:
— Все верно. Так иначе быть и не могло… Ты ведь из суров, князь…
Артем Владимирыч тоже поклонился в сторону каана. Ловко продел ставшее от печати тягостью благословение Императрицы через голову нашейный шнурок, застегнул ворот красной рубахи, шагнул к выходу из шатра.
— Все же, князь… — удержал его на пороге голос каана, — хоть ты из суров, когда встретишь войско народа страны Син, первым не нападай… Но если эти люди прищуренных глаз станут тебе лебезить и говорить невместно долго
