Шрифт:
Закладка:
Прочие же крылатые бойцы рвали трупы в грязные клочья; один из драконов вдруг воссиял собственным, неотражённым светом, почти таким же ярким, как свет Взора Божьего в моей ладони. Я понял всё сразу и, ударив по руке солдата, поднимающего пистолет, закричал:
– Не стреляйте по драконам! Кто бы они ни были – сейчас они наши союзники!
– Не стреляйте вверх! – гаркнул Антоний, перекрывая шум битвы и мой голос.
Почуяв неожиданную поддержку, солдаты принца воодушевились; некоторые заметили, что свет, исходящий от дракона, так же отнимает силу трупов, как сияние Ока в моей руке – и присоединились к светящемуся зверю, укладывая на землю кидающихся прочь от него мертвецов. Битва, продлившаяся, как мне показалось, чрезвычайно долго, закончилась удивительно быстро: мокрая трава вокруг покрылась растерзанными клочьями гнилого мяса, кусками старого железа и обломками костей, а серый дух, исходивший от трупов, просочился в землю длинными туманными струями. Мёртвые руки, ноги и обезглавленные тела перестали дёргаться все вдруг, подобно тому, как вдруг гаснет свеча.
Никто из уцелевших солдат жестоко поредевшей армии Антония не протянул руки к оружию, глядя, как драконы опускаются на мокрую траву и изменяют своё звериное обличье.
Антоний
Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно.
Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали, – но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, всё время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, всё видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль – но это нормальных, а тут…
Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку?
И никого из мёртвых мы не убили. Как вообще можно убить мёртвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю – причём, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика.
Но самое мерзкое – эти драконы. То есть в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы, – но меня бросило в жар и пот, когда я подумал…
С кем же я дрался в этом, будь он неладен, городишке? С мужиками? С купчишками? С лакеями, которые похватали всё острое, попавшееся под руку, чтобы драться за своих господ?
Не с солдатами. Потому что – вот они, солдаты.
И никакого оружия у них не было; когда они… как бы сказать-то? Ну, скажем, перекинулись в людей и эта медная броня впиталась обратно в их тела – даже ножей при них не было, кажется, только шипы на драконьих хвостах. Но они были настоящие бойцы, прах побери. Они расшвыряли трупы по сторонам за какие-то минуты… а я замешкался, думая, как они дрались бы с моими волкодавами.
Вот эти, от которых отскакивают клинки, а пули… вроде бы ранят, но…
После драки с мертвецами у меня почти не осталось солдат. Я смотрел вокруг – а они лежали на траве под дождём, их было страшно много, может, две трети моих людей, а может, и больше. А уцелевшие как-то сгрудились вокруг меня, не как свита или гвардия, которая собирается меня защищать, а как стадо вокруг пастуха. А может – не вокруг меня, а вокруг Доминика, я не понял. Но драконов интересовал Доминик, а не я.
Когда они напали с воздуха и рвали трупы когтями, все казались одинаковыми, но теперь я видел, что все они разные. С Домиником говорил широкий, здоровенный парень с выбритым черепом, плосколицый урод. Такие обычно глупы – но у этого, по-моему, было всего в достатке: и ума, и хитрости. И он ухмылялся Доминику и что-то ему «бла-бла-бла» на здешнем варварском языке.
Меня рассматривал другой. Высокий, тощий, жёсткий. Мокрый насквозь; клок волос прилип ко лбу – волосы наполовину седые. Небритая, горбоносая, черномазая физиономия – а взгляд пронзительный и совершенно нестерпимый. Рассматривал меня, как какую-то вредную букашку – я так устал, что не мог разозлиться в ответ. Только окликнул Доминика:
– Доминик, скажи этому, что я – принц северян!
Доминик прервал свою болтовню с язычником, зыркнул на меня, по своему обыкновению, неодобрительно и выдал:
– Этот – знает. Он – принц Асурии, Антоний.
Мы заговорили – и вокруг вдруг стало совсем тихо, только дождь шуршал. Асурийский принц смотрел на меня, молчал – а мне вдруг захотелось сквозь землю провалиться, будто я мальчишка, который попался на гаденькой шалости. Я не знал, куда деть руки – впервые со мной стряслось такое.
Точно, попался.
А мои уцелевшие волкодавы ждали, что я ещё скажу, и я заставил себя изречь – как можно чётче и с чувством собственного достоинства:
– Доминик, скажи ему, я благодарен за помощь.
Доминик сказал что-то – я видел, что его тоже потряхивает. Принц на него быстро взглянул, усмехнулся, но ничего не ответил – ответил плоскомордый, бритый. С ухмылочкой, врастяжечку, как на гулянье в королевском парке. Доминик ему ещё что-то быстро и нервно, порывисто так – а он снова с ухмылочкой и не торопясь. Но что именно говорит – совершенно не понять.
Принц в разговоре не участвовал. Он всё рассматривал меня, этакую мерзкую невидаль – будто ему было жутко интересно. И этот его неотвязный взгляд меня смущал и бесил.
– Доминик, – сказал я, – скажи ему…
А Доминик отрезал:
– Сам ему скажи. Он понимает по-нашему.
Честное слово, дамы и господа, такое чувство, будто с ног до головы окатили кипятком!
– Так что ж он молчит?! – ну само, само сорвалось!
И он сказал по-нашему, медленно и негромко, очень грамотно, как настоящий аристократ:
– О чём мне с тобой говорить, мальчик? Ты ведь пришёл на эту землю за славой и золотом? Золота – не будет. А славы с тебя уже довольно. Ты разбудил древнее зло, поднял мёртвых из могил, открыл дорогу тварям из преисподней – тебя проклянут семь поколений наших потомков.
В сто раз лучше было бы умереть или самому провалиться сквозь землю!
Я хотел сказать, что я не знал, что я не хотел ничего такого, что я вообще
