— Как ему это удалось? — поинтересовался я.

— Бросьте подожженную петарду в воду и сами увидите, — ответствовал Пайкрофт. — Одним словом, мы импровизировали до сих пор, пока наши боеприпасы не подошли к концу, а вокруг стоял сплошной вой и треск разрывов. Солдатики могли, конечно, сомневаться насчет ракет, но уж нашу пальбу они проигнорировать не имели права. Обе стороны готовились перехватить инициативу. Я сказал Жюлю, что мы можем гордиться устроенным переполохом, как ни один моряк на свете, после чего мы с ним вернулись обратно по гребню к брошенной машине. А там наш мистер Маршед орал так, что его было слышно на пятьдесят миль вокруг, как если бы он обращался к своим скаутам, ученикам пятого класса, читая им хрестоматию. Когда мы подоспели, он как раз декламировал: «Слушайте все, у кого есть уши!.. Восстали все пастухи Стоунхенджа и смотрители королевского парка в Бьюли... Пламя костра на вершине Скиддо заставило подняться бедняков в Карлайле!..» Это поэтическое вдохновение дало мистеру Легатту время, необходимое для того, чтобы закончить ремонт и накачать шины. Я слышал, как капли пота срывались у него с кончика носа и шлепались на землю.

— Вы ведь знаете, как это бывает, сэр? — повернулся ко мне бедняга Легатт.

— Пока я прислушивался к тому, что происходит вокруг, мне пришло в голову, что заварить кашу оказалось куда легче, чем ее расхлебать, но наш предводитель не терзался подобными сомнениями. «Мистер Пайкрофт, — обратился он ко мне, — вы не могли не заметить, что перед нами находится одна раззадоренная и умелая армия, в то время как с тылу нас подпирает другое, не менее раззадоренное и столь же умелое войско. Что бы вы посоветовали в данной ситуации?»

Любой другой на моем месте порекомендовал бы ему, пока есть возможность, прошмыгнуть между двумя этими армадами поперечным курсом и спастись бегством, но я ограничился тем, что сказал: «Лошадка-качалка все еще не использована, сэр».

Он возложил руку мне на плечо и изрек: «Пай, в высших эшелонах власти найдется немало людей много хуже тебя. Да, они получат ее. И тем не менее — льдины сближаются!»

Да, похоже, я не придал особого значения тому факту, что целых две армии, лишившиеся ночного сна и отдыха, уже полностью проснулись, если можно так выразиться, и спешили в жаркие объятия друг друга. На этом заканчивается вторая часть истории...

Он принялся неторопливо набивать свою трубку. Дядюшка благополучно захрапел. Легатт прикурил очередную сигарету.

— Затем мы сели в автомобиль и проследовали вдоль гребня в западном направлении, к тому самому миниатюрному форту, который нам столь любезно высветил поисковый прожектор. Но при ближайшем рассмотрении, когда ваш мистер Легатт налетел на его выступ, форт оказался кучей кормовой свеклы — прямоугольной грудой миллиона в три корнеплодов, предназначенных, как я полагаю, на корм овцам. Со всех сторон, за исключением той, с которой мы прибыли, земля довольно круто понижалась, а внизу виднелся большой военный лагерь, освещенный огнями костров, откуда долетали звуки команды.

— «Я же говорил, что это ключевая позиция! — заметил лейтенант Моршед. — Персиммон, рысью — марш!»

Мы истолковали эти слова как приказ распаковать деревянную лошадку, которую мы нарекли этим громким именем.

— «Алле-оп!» — бесцеремонно воскликнул Жюль и хлопнул Персиммона по крупу.

— «Тише! — приказал лейтенант. — Здесь вам королевский флот, а не какой-нибудь Ньюмаркет», — и мы, как нам и было велено, потащили Персиммона на вершину свекольной горы.

Из-за неровностей почвы (не думаю, что у вашего мистера Легатта среди его инструментов нашелся бы спиртовой уровень) Персиммон не желал раскачиваться и, пока мы устанавливали его понадежнее, хвост лошадки отвязался и затрепетал на ветру, как вымпел. Наш лейтенант мигом воспользовался этим преимуществом.

— «Убрать хвост, — приказал он. — Установить вместо него римскую свечу[65]. Реактивный движитель предпочтительнее».

Мы произвели требуемую замену. А он тем временем пристроил несколько пиротехнических фонтанов с разноцветными огнями, на оболочке которых была напечатана инструкция по применению, на подходящем расстоянии от Персиммона. Затем последовала недолгая пауза, пока мы зарывались в кучу свеклы.

А потом лейтенант поджег фитили, не забыв про римскую свечу, — и можете мне поверить: вокруг стало светло как днем. Персиммон засиял во всей своей первозданной красе, красный по бакборту, зеленый — по штирборту и с одним белым огнем на носу, как и полагается по правилам морского судоходства. Правда, он не столько раскачивался, сколько встряхивался всякий раз, как выпаливала римская свеча.

Но в конце концов, как говорится, каждой бочке меда — своя ложка дегтя. Зато все остальное превзошло самые смелые ожидания. Полагаю, лучше всего Персиммон выглядел со штирборта или с зеленой стороны — словно макрель в аду. Тем не менее я буду последним, кто неодобрительно выскажется о том, как пламя с бакборта подсвечивало его зубы или какие кровавые отблески пылали в его левом глазу.

— Вы смеялись? — осведомился я.

— Как вам известно, сам я — не большой шутник. Да у нас и не было времени, чтобы насладиться зрелищем. Предполагалось, что разноцветные огни будут гореть минут десять, тогда как даже в худшем случае армия форсированным маршем пожалует сюда через две с половиной. Они разгадали наш намек, едва вступив в полосу света от, так сказать, нижних огней рампы. И пришли в чрезвычайное раздражение, в чем их трудно винить. Разумеется, если б мы дали себе труд подумать хорошенько, то сообразили бы, что, выставив подсвеченную деревянную лошадку напоказ перед армией, которая училась ездить на них верхом, мы поставили ее в весьма сложное положение — double entender[66], как выражаются французы, — это ведь то же самое, что помахать штуртросом перед семьей повешенного. Я точно знаю, что за такие plaisanterie[67] рулевой старшина командирской шлюпки «Архимандрита» наверняка убил бы злополучного шутника на месте. Но мы и подумать не могли, что эти лобстеры окажутся настолько чувствительными. И поэтому нам пришлось отступить.

При этом мы едва успели увести своего предводителя. Склонив голову к плечу, он токовал, как глухарь, глядя на все, что тут творилось. Единственное, чего он не предусмотрел, — это