Глинка был счастлив: «Я ехал сюда с целию искать развлечений и забвения моих горестей — нашел здесь вместо пустых и ничтожных удовольствий столько пищи для ума и воображения, что… время летит столь быстро, что желал бы продлить день еще на 24 часа лишних»[494].

У маркиза де Суза, чей салон посещал русский композитор, он познакомился с испанцем, лет пятидесяти, доном Сантьяго Эрнандесом. Он имел репутацию человека честного и благородного. Сам он пострадал от войны у себя на родине, потерял все состояние. Глинка сдружился с доном Сантьяго и нанял его в качестве управляющего, или мажордома, как пишет композитор в воспоминаниях. Он закупал продукты, вел бюджет, ухаживал за гардеробом, к тому же с ним можно было практиковать испанский язык. Глинка платил испанцу 100 франков в месяц, сумма чуть меньше 100 рублей, но для почти всегда пустого кошелька композитора и это казалось значительным. Однако Сантьяго настолько хорошо обустраивал быт, что Глинка не мог отказаться от его услуг. А когда матушка в конце концов прислала разрешение на поездку в Испанию, то Михаил Иванович пригласил его с собой в качестве компаньона.

Покорить Париж и… уехать

Несмотря на испанскую эйфорию, мысли о публичном концерте и покорении публики Парижа не покидали русского композитора. По-видимому, событием, которое «подстегнуло» Глинку к активным действиям в этом направлении, стали новости из России. Он узнал, что 28 января 1845 года в Большом (Каменном) театре в Петербурге была исполнена новая опера его бывшего начальника — Алексея Львова под названием «Бьянка и Гуальтьеро» (либретто И. Гилью). Ее исполнили ни много ни мало знаменитые певцы Итальянской труппы — Рубини, Виардо, Тамбурини, Галлинари, Лавиа и представители Русской труппы (самый знаменитый — Петров). Пока Глинка путешествовал за границей, Львов постепенно занял вакантное место главного нацио-нального оперного композитора. Он неоднократно подчеркивал, что мыслил свою оперу именно как русскую, но связанную с европейскими оперными традициями.

Текст либретто был переведен на три языка — французский (написан оригинал), итальянский и немецкий, что обеспечивало возможность сочинению звучать в разных странах. До петербургской премьеры оперу уже знали в Дрездене: 13 октября 1844 года «Бьянка и Гуальтьеро» была поставлена в знаменитой Опере Земпера, а в главной роли выступала блистательная певица Вильгельмина Шрёдер-Девриент, выдающаяся исполнительница опер Вебера и Бетховена. Впервые опера русского композитора звучала в театре Европы[495].

Глинка остро отреагировал на успех Львова, критикуя его в письмах. Естественное чувство зависти и конкуренции переросло в желание действовать и доказать собственный высокий социальный статус в иерархии уже европейских композиторов.

Глинка вспомнил, что давний друг Григорий Волконский снабдил его рекомендательным письмом[496] французскому композитору и дирижеру Гектору Берлиозу (1803–1869), считавшемуся одним из главных новаторов своего времени. К тому же Берлиоз тогда был признан как влиятельный критик, создающий репутации и «выдвигающий» на арену публичности новые имена. Глинка пришел к нему в конце февраля 1845 года. Как он сообщал в письме матушке, первая встреча с Берлиозом прошла холодно{426}, но вскоре их взаимоотношения изменились.

Пока Глинка собирался в Испанию, Берлиоз хотел навестить Россию. В стране снегов он, как и другие гастролеры, думал найти благодарных и эмоциональных поклонников и не в последнюю очередь — поправить свои расстроенные денежные дела. Издавна гастроли в Петербург считались среди зарубежных исполнителей своего рода удачным «джек-потом». Видимо, во время долгих разговоров Берлиоз рассказал о своем желании концертировать в России. Глинка обещал содействовать этому, а Берлиоз, в свою очередь, предложил протекцию в Париже. Оба понимали ценность друг для друга. И оба выполнили свои обещания.

В своих предстоящих больших концертах под общим названием «Fêtes musicales» («Музыкальные праздники») Берлиоз исполнил несколько номеров русского композитора, которые выбрал сам (вероятно, он изучал рукописи нового друга). На афише имя Глинки стояло в одном ряду с европейскими знаменитостями — Россини, Вебером и самим Берлиозом. Концерты, собиравшие разносословную публику, проходили в зале Цирка на Елисейских Полях. Он вмещал до пяти тысяч человек. Оркестр, по оценке Глинки, был отличный. Он состоял из 160 человек, что считалось гигантским для того времени.

«Лучшего и более почетного случая познакомить парижскую публику с моими произведениями не могло представиться»[497], — восторженно сообщал Глинка в Россию.

В концерте 16 марта (4 марта по старому стилю) 1845 года прозвучала Лезгинка Глинки из второй оперы, очень понравившаяся Берлиозу. Ее переименовали в «Большой танец на Кавказские и Крымские темы». Исполнялась ария Антониды «В поле чистое гляжу» из «Жизни за царя» (в афише значилась как «Русская каватина»). Единственной певицей, которая знала русский язык, была Александра Соловьева{427}, известная во французском светском обществе. Хотя Глинка не был в восторге от ее таланта — он знал ее по выступлениям и совместной работе в Большом (Каменном) театре в Петербурге, но выбора не было.

Оба сочинения произвели сильное впечатление на публику{428}. Лезгинка самому Глинке не понравилась. Многие эффекты, рассчитанные первоначально на два оркестра в театре, после переложения для одного большого оркестра Берлиоза потерялись в огромном зале Цирка на Елисейских Полях{429}. О плохой акустике этого зала, из-за которой сливаются в единое «пятно» все гармонии произведения, сообщал и Берлиоз. Ария Антониды была исполнена еще раз 6 апреля / 25 марта 1845 года в четвертом концерте цикла Берлиоза.

Весной 1845 года Берлиоз встречал Глинку у себя на квартире с радостью и воодушевлением, насколько это было возможно для этого эксцентричного человека. Они виделись часто, три раза в неделю. Во многом такой интенсивности встреч способствовало их соседство — оба жили на одной улице rue de Provence. Михаил Иванович восторженно отзывался об искусстве нового французского друга. «Берлиоз дирижирует превосходно и с необыкновенной энергией»[498], — сообщал он друзьям в Россию.

Они много беседовали о музыке. Их интересовала сфера фантастического, которую в литературе развивал их общий кумир Гофман. Оба композитора мечтали найти средства для ее воплощения в звуках. Глинка подробно изучил произведения французского мастера — особенно его поразили симфоническое произведение «Ромео и Юлия» по Шекспиру, написанное в новом жанре драматической симфонии, «Гарольд в Италии», еще одно необычное по составу сочинение для солирующего альта и симфонического оркестра, и грандиозный вокальный Реквием.

Письма Глинки этого времени пестрят восторженными оценками Берлиоза. «Берлиоз один из примечательнейших композиторов нашего времени — оригинален и инструментует как никто»[499]. Или: «…в фантастической области искусства никто не приближается до этих колоссальных и вместе всегда новых соображений. Объем в целом, развитие подробностей, последовательность,