–Вода успокаивает.

–Эй,– Хэйдан гладит девушку по спине,– мы можем выслушать, помочь.

–Говори за себя,– бросаю я и собираюсь выйти из комнаты. Но девушка вытягивает руку в мою сторону и шепчет:

–Я вижу.

Замираю и оборачиваюсь через плечо.

–Что?

–Вижу, к-как тебя починить.

У нее странные глаза. Странное лицо. Она не красавица, но отвести взгляд сложно. Не знаю, что заставляет меня все еще стоять в ванной и наблюдать за каплями воды, что стекают по ее русым волосам. Починить? Не понимаю.

–Ты поломан,– заявляет девушка и неожиданно поднимается. Она будто и не видит, что вся одежда промокла, не чувствует холода. Хэйдан помогает ей выбраться из ванны.– Ты исцелишься, если она тоже исцелится, если исцелится эта девушка в спальне.

–Всем станет легче, если Ариадна придет в себя.

–Им станет легче,– соглашается Дельфия,– а ты начнешь жить.

От ее слов легкие обдает пожаром. Я стойко выдерживаю взгляд Дельфии.

–Хэрри, дай ей сухую одежду.– Я измученно отворачиваюсь.– А потом спускайтесь на кухню. Нам нужно многое обсудить.

Я иду вниз. На улице так темно, что не разобрать: настал вечер или это тучи. Сворачиваю на кухню, но застываю в проходе, едва заметив Мэри-Линетт.

Женщина опирается о разделочный стол. Ее голова опущена, волосы падают вниз, будто черный водопад, но, как только я оказываюсь рядом, женщина выпрямляется.

У нее удивительно рассредоточенный взгляд, налитый страхом и болью. Мэри-Линетт ждала кого-то. И этот кто-то – не я. Едва наши взгляды встречаются, она отшатывается и отворачивается, ссутулившись так сильно, что ее спина становится похожей на вопросительный знак.

Я сглатываю желчь, застрявшую в горле. Не знаю, что сказать. Я не умею.

–Ты что-то хотел?

–Нет.

–Наверное, ты проголодался.– Мэри решительно смахивает с лица слезы и подходит к холодильнику. Она тянет на себя дверцу.– Что хочешь?– Свет падает на ее лицо.

–Не нужно.

–У вас тут совсем пусто. Вы вообще ели?

–Не особо.

–Может, омлет?

Я наблюдаю за женщиной и не шевелюсь. Знаю, что не стоит шевелиться. Сейчас я нахожусь рядом с бомбой замедленного действия, и единственный выход – просто ждать.

–Можно омлет.

Мэри-Линетт достает дрожащими руками пакет с молоком, ставит на стол, потом так же решительно собирается достать пару яиц. Ее глаза покраснели, сосуды полопались. Не думаю, что Мэри вообще что-либо видит. Она шатается, будто слепая, изучая пальцами то ручку от холодильника, то край разделочного стола. Она достает упаковку яиц, смотрит на сковородку и в недоумении морщит бледный лоб.

–Я вот только не знаю… не знаю, как тут все работает.

–Я тоже в этом не разбираюсь.

–Надо приготовить постель для Дельфии. Я совсем забыла.

–Ничего страшного.

–Она ведь не будет спать на полу,– Мэри вытирает слезы и кивает,– надо подготовить гостевую комнату.

–Там вещи Хэрри. Но я скажу ему…

–Верно. Совсем не соображаю.

–Мы разберемся.

–Я не сомневаюсь, что…– Внезапно Мэри-Линетт роняет пакет с молоком. Он ударяется об пол, и белая жидкость растекается по деревянному полу. В глазах женщины проносится что-то беззащитное. Она застывает, будто мраморная статуя.

Я делаю шаг вперед, однако Мэри кричит:

–Не надо!

–Я помогу.

–Сама справлюсь.– Она зажмуривается.– Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его выбросить. Смогу приготовить омлет, включить приборы, постелить постель.

–Мэри…

–Я научусь, я все сделаю! Просто…– она запинается,– это она… делала. Я к счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я должна, теперь я должна научиться.

–Вы ничего не должны.

–Должна!– Мэри прожигает меня пристальным взглядом.– Я должна делать что-то, потому что, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.

–Мэри…

–Ее больше нет, Мэтт, ее нет!

–Вы справитесь.

–Разве?– Мэри-Линетт широко распахивает глаза.– Но как? Как я позабочусь обо всем, если не знаю, что делать?

Она беспомощно садится на пол, и я опускаюсь рядом.

–Все будет в порядке.

–Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я не Норин.

–Никто не просит вас становиться Норин.

–Да? Но кто, если не я? Кто позаботится о доме? Кто позаботится об Ари? Об этом ты подумал?

–Мы поможем вам,– я пытаюсь говорить спокойно,– вы не одна.

–Конечно одна! У меня никого не осталось. Все мои близкие умерли, все. Я думала, я никогда не переживу потерю Реджины. Но теперь нет и Норин. О боже!– Мэри закрывает руками лицо.– Я не понимаю… я не понимаю…

Она запинается и поджимает ноги, будто защищаясь от реальности. Но ничего не выходит. Не получится. У боли есть отличное свойство – она не проходит просто так. Я помню, как чувствовал себя, когда умерла мама. Меня разрывало на куски, все жгло. Боль ни с каким чувством не сравнится. Ни с любовью, ни с завистью, ни с гневом. От этих чувств хочется действовать, сорваться с места и совершить нечто особенное. Плохое, хорошее – неважно. А от боли тебе хочется уйти. Уходя, хочется перестать дышать.

–Когда умерла моя мать…– шепчу я, рассматривая свои руки, я никогда не делился этими переживаниями,– мне было паршиво, я не знал, как избавиться от чувства, что легче никогда не станет. Знаете, что-то вроде тупика. Просыпаешься – и уже наперед знаешь, что лучше не будет.

–И что изменилось?– Мэри-Линетт смаргивает слезы.

–Да особо ничего. Я просто подумал об отце.

–Ты был ему нужен.

–А вы нужны Ариадне.– Я смотрю на женщину, а она отворачивается.

–Из меня выйдет плохая мать, Мэтт.

–Из меня тоже.

Мы усмехаемся, и Мэри-Линетт вскидывает брови, словно удивляется, что может не вспоминать о боли несколько миллисекунд.

–Думаю, мы не должны заменять кого-то. У Ари уже была мать. Вы для нее должны быть тетей, которой и были раньше.

–Возможно.

Женщина замолкает, а я поднимаюсь с пола и протягиваю ей руку.

–Давайте уберем тут и сделаем омлет.

–Научишь меня включать плиту?