Шрифт:
Закладка:
Вопрос о церквах оставим в стороне: я не думаю, что заниматься этим должны, в частности, церковные общины. Я думаю, что это должно делаться централизованно и со властью; чтобы все население получало образование более высокого уровня, больше приобщалось культуре, иначе можно услышать совершенно невероятные заявления. Несколько лет назад я встретил английскую леди лет пятидесяти; в ее глазах светилась невинность, когда она задала мне вопрос: «Скажите, пожалуйста, какое отношение имеет Христос к Рождеству?»[88] Так вот, это можно легко исправить элементарным образованием.
Вопрос о движении «born-again Christians».
Думаю, если брать выражение «born again Christians»[89] в кавычки (как, мне кажется, вы делаете), я бы отнесся к нему с большой осторожностью, даже с недоверием, потому что очень часто оно подразумевает просто эмоциональный подъем и ложное представление, будто все проблемы ушли, поскольку я нашел истину и нашел Христа. Есть древнее изречение в православии: никто не может поверить в Бога или в вечную жизнь, пока не увидит в глазах или на лице хотя бы одного человека сияние вечности… А сияние вечности не нуждается в речах и необычайных проявлениях – самая сущность человека изменилась.
Меня всегда поражало одно место в рассказе о бедном Фоме, которого называют неверующим. Фомы не было, когда Христос явился прочим десяти ученикам. Потом они в большом волнении сказали Фоме: мы видели Воскресшего Господа. Он поглядел на них, увидел, что, кроме взволнованности, они ни в чем не переменились, и сказал: Если не проверю, не поверю (Ин 20:19–29). Потому что они не переменились! Они видели объективное явление, которое не сделало их иными людьми. После Пятидесятницы никто не ставил вопрос так, потому что они настолько переменились, что любой человек, встретив их, мог сказать (как сказал К. С. Льюис в одной своей радиобеседе во время войны о тех, кто встречает верующего): «Смотрите, статуя ожила!»[90] То есть человек плоти и крови, костей, разума и эмоций стал живым такой жизнью, как никто другой. Так что я лично отношусь с осмотрительностью к подобного рода бурным, страстным проявлениям. Хотя я согласен: если мы называем себя верующими, это не значит, что у нас общее с другими мировоззрение, это значит, что у нас общий опыт. Во Франции бывший атеист написал книгу о своем обращении под названием «Бог существует – я Его встретил»[91]. Но это не значит, что мы должны вести себя возбужденно, несдержанно и своим поведением доказывать ближним, сколько неприятностей может доставить им Бог и Христос. Мы должны ставить себе вопрос: я верующий потому, что это мировоззрение мне подходит, или потому, что я знаю, что Бог существует? Если ответ – «нет», то можно начать искать Его.
Вопрос
В первую очередь я постараюсь помочь ребенку обнаружить то, о чем я упоминал, когда говорил о значении свободы: я достойный член общества, если я владею собой (будь я мальчик или взрослый мужчина). Отдать можно только то, чем владеешь, и, следовательно, можно внести свой вклад в жизнь постольку, поскольку ты владеешь собой, можешь распоряжаться всем, что у тебя есть, – твоим телом, твоим разумом, твоими чувствами и, конечно, твоей готовностью жить и умереть. Это первое. Второе, что я постарался бы внушить, – уважительное, даже благоговейное отношение к тем людям, которые думают иначе, но правдивы и искренни в своих убеждениях, будь то религиозные, или общественные, или политические взгляды. Несогласие – это одно, но считать, будто другой человек, раз он не разделяет наши взгляды, не может быть честным – совершенно другое дело. Итак – уважать другого в той же мере, в какой я ожидаю уважения к себе, признания моей личности. Это не значит, что я не стану спорить или обсуждать наши разногласия, но я буду делать это с чувством уважения, а не презрения. Оттого, что человек не разделяет чьи-то религиозные или политические взгляды или принадлежит другой идеологии, он не становится негодяем. Идеология может быть ошибочной, человек может быть удивительно великим.
Я приведу вам пример, который, возможно, не покажется вам очень благовидным. Во время последних сражений на востоке Франции к нам в медпункт принесли двоих немецких солдат. Поскольку я говорю по-немецки, меня попросили подойти к ним (они оба умирали). Я спросил одного из них: «Очень страдаешь?» Он посмотрел и сказал: «Как я могу страдать? Мы же вас бьем!» Его идеал был ложный, я был готов бороться с ним до смерти, но этот человек положил свою жизнь за то, что считал истиной, и я мог уважать его, хотя от всей души отвергал всё, что он защищал. Вот второе.
А в-третьих, я бы предложил два принципа преподавания истории, в отличие от того, как ее часто преподносят. Один принцип – не преподавать исключительно отечественную историю, так, будто на свете нет никаких других стран или как будто другие страны существуют только наподобие спутников вокруг солнца. Потому что это неверно, это неправда; это неправда по отношению к людям, это тем более неправда по отношению к странам. А второй принцип – преподавать историю (насколько это возможно) без постоянных изменений курса в зависимости от изменений политической системы, настроений в обществе и т. д. Надо стараться преподавать историю целостно, с интеллектуальной честностью и не опровергать систематически все благородное и великое из-за того, что контекст был «не тот». Я хочу сказать, что были в прошлом великие люди, мужчины и женщины, которые действовали в контексте самом по себе дурном, уродливом, но это не принижает их как таковых. Я думаю о людях, которые воевали, которые были на службе в колониях; о людях во множестве ситуаций. Ситуации, возможно, были уродливые, но люди могли быть великими. И таким образом, я думаю, нужно учиться уважать человека. И не надо считать успех доказательством того, что человек отстаивал правое дело. Легко счесть, когда террорист взял верх, что он был прав изначально. Нет, он с самого начала был преступником, который достиг
