Когда мятежные римские граждане берутся за оружие, чтобы подвергнуть осаде сенат, или напасть на должностных лиц, или попытаться разрушить государственные формы правления, мы обязаны отдать таких людей под суд закона, невзирая ни на какие праздники. Очевидно, что наблюдатель наш не станет порицать такой закон, направленный на сохранность самого государства. Но он тогда захочет узнать, какие именно обвинения предъявляются в данном случае. Представьте же себе его удивление, когда ему сообщат, что о преступлениях или ужасных злодеяниях речь в нынешнем суде не идет вовсе. Вместо этого талантливого, деятельного, приятного на вид юношу обвиняет сын человека, которого этот юноша сам в свое время привлекал к суду. Более того, вся обвиняющая сторона действует по указке и за счет средств обыкновенной шлюхи.

Толпа слушателей разом затаила дыхание. Раздалось несколько отдельных взрывов хохота, прозвучавших особенно громко в наступившей тишине. Целий использовал причудливые сравнения с Клитемнестрой и прибегал к туманным каламбурам по поводу Коса и Нолы. Он даже показывал шкатулку и намекал на историю коробки, наполненной семенем. Но Цицерон с первых же слов своей речи открыто назвал Клодию проституткой. Этим он сразу определял дальнейший ход своего выступления и предупреждал: назад дороги нет. Я пытался увидеть реакцию Клодии, но стоявшие впереди люди загораживали ее.

— Что же подумает обо всем этом наш гипотетический наблюдатель? — продолжал Цицерон. — Несомненно, он решит, что главного обвинителя следует извинить за то, что он выступил в таком грязном деле — Атратин еще очень молод и неопытен, а его чувство сыновнего долга вполне понятно. Далее наш наблюдатель решит, что женщине, о которой идет речь, следует научиться сдерживать вспышки своего злобного раздражения или, по крайней мере, ограничивать их пределами своей спальни. Кроме того, добрые судьи, он подумает, что вы необычайно трудолюбивы, раз одни, посреди всеобщего отдыха, предаетесь делам!

Эти слова вызвали взрыв одобрительного смеха в первых рядах судей и разрядили общее напряжение, за исключением того, что царило среди обвинителей. Мне наконец удалось разглядеть Клодию — ее лицо застыло и походило на маску.

Цицерон перешел к описанию характера Целия. Он отверг предположение, будто какие-то политические разногласия могли послужить причиной разрыва между ним и его юным протеже. Все это теперь позади. Если Целий и наделал ошибок, он имел на это право, как имеет право на ошибки каждый молодой человек, если только в целом он ведет себя последовательно и честно.

— Ах да, обвинители тут попрекали Целия долгами — что долги, мол, делают его подверженным дурным влияниям и ведут к преступной жизни. Обвинители требовали даже, чтобы Целий представил суду свои расходные книги. Я отвечу на это кратко: нет у него никаких личных расходных книг! Такой молодой человек, как Целий, который находится еще под властью отца, не ведет собственного учета расходов. Обвинители утверждали, что Целий занимал деньги направо и налево, но предъявить каких-либо доказательств не смогли. Еще они тут говорили, что Целий якобы живет не по средствам, снимая роскошную квартиру на Палатине в доме Клодия за огромную сумму (по их словам) в тридцать тысяч сестерциев в год. Но цифра эта нелепа! Десять тысяч гораздо ближе к истине. Вы легко сможете понять причину такой ошибки, если примете во внимание, что Клодий недавно надумал продавать этот дом и хочет любым способом выручить за него больше, чем тот стоит. Обвинение делает Клодию большую услугу, раздувая тут величину арендной платы, чтобы какой-нибудь глупец выложил за этот дом цену в три раза большую, чем стоит эта крысиная нора!

Толпа захохотала. Цицерон затряс головой в притворном испуге, но сам, казалось, едва удерживается от улыбки по поводу своего остроумия. Серьезное разбирательство по поводу насилия над чужеземными послами внезапно превратилось в расследование злобной женской мстительности и нечистоплотных операций с недвижимостью. Тут судили Целия за убийство или Клодиев за их пороки? Толпа, казалось, с удовольствием была готова следовать за Цицероном, пока его слова развлекали ее.

— Вы упрекаете Марка Целия за то, что он переехал из дома отца в эту квартиру на Палатине, словно это свидетельствует о том, что Целий плохой сын, тогда как он сделал это именно с отцовского благословения. Вы намекаете на то, что он замыслил этот переезд для того, чтобы ему легче было устраивать разнузданные пирушки, тогда как он начинал политическую карьеру и должен был жить поближе к форуму. Но вы абсолютно правы, когда говорите, что со стороны Целия было ошибкой переехать в эту квартиру на Палатине. Источником каких горестей оказалось это место! Именно тогда начались все его несчастья, — точнее, именно тогда поползли все эти злобные слухи, — когда наш юный Ясон пустился в путешествие по бурному жизненному морю и оказался в близком соседстве с этой палатинской Медеей.

«Палатинская Медея» — мне уже доводилось слышать это выражение, как доводилось мне слышать и шутку по поводу «Клитемнестры-квадрантии» еще до того, как ее произнес Целий. Правильно, так говорил Катулл в ночь, когда впервые повел меня в Таверну Распутства. «Кто придумал ей такие имена?» — спросил я его тогда. «Я! Я просто взял и выдумал их, из собственной головы. А что ты думаешь? Мне нужны свежие находки, чтобы привлечь ее внимание…»

Я повернулся и посмотрел на Катулла, который не отрываясь глядел прямо перед собой.

— Я вернусь к этой Медее и ее роли в этом деле в свое время, — сказал Цицерон с оттенком угрозы в голосе. — Теперь же я уделю несколько слов так называемым свидетелям и их различным выдумкам, которые, по всей видимости, были изобретены специально для того, чтобы поддержать нынешнее обвинение. Одна из этих выдумок касается некоего сенатора Фуфия. Тут говорили, что он явится подтвердить, будто во время выборов понтификов Целий оскорбил его насилием. Если этот сенатор действительно выступит с подтверждением, я спрошу его, почему он не выдвинул свои обвинения сразу после того, как был избит, а ждал до сегодняшнего дня? Выступил ли он сегодня по собственной инициативе или по просьбе людей, которые стоят за спиной обвинения? Если последнее предположение верно, — а мы все знаем, что так оно и должно быть, — то это знак того, как плохо идет дело у постановщиков этой безвкусной драмы, которым удалось принудить всего одного сенатора надеть на себя актерскую маску и читать по написанным ими строчкам!

Не более опасаюсь я свидетелей, которые собираются тут рассказать нам о том, как Целий приставал к их добродетельным женам, когда те по ночам возвращались домой с каких-то пиров. Высоких моральных устоев должны