— Глупости, — сухо оборвал её муж. — Не будь меня, он бы вас не оставил. Куда тебя унесёт? Нас уже унесло так далеко от других, что дальше быть не может. Ты сама живёшь одной ногой тут, другой там. Но в отличие от деда не имеешь права уйти насовсем. Сначала нужно детей вырастить.

— Каких? — расклеившись, ляпнула Ольга, не подумав.

— Которых ты родишь, — удивился Илья, отстранился и совсем по-дедовски приказал: — Моемся, и быстро чем-нибудь закинемся. Целый день не ели. И прошу тебя, дай полковнику уйти спокойно. Не устраивай сцен и не хорони его заживо. Тем более что завтра увидитесь. А его постарайся понять. Если бы жена ушла безвозвратно, он бы смирился. А она для вас практически живая. Мы её видим, слышим. Пендюлей ещё будем получать целую вечность.

— Я всё понимаю, но…, — никак не получалось сделать над собой усилие и принять выбор деда.

Нет. Его же можно как-то уговорить… что-то сделать…

— Она его жена, — веско и непреклонно, выделяя каждое слово, вбивал ей к голову Илья. — И она там одна. Мужчина не может оставить жену. Тем более жить вдали от него. Я бы не оставил. А вы не младенцы: как-нибудь справитесь. Тем более что корни ваши вырвали всего лишь из этой земли. В другой они остались. Кому ещё доступно такое милосердное чудо?

— Знаешь, я хотела сегодня пойти к…

— Сегодня ты ляжешь спать, — сказал, как отрезал муж. — Не лезь туда, куда тебя не приглашали. Вы не вся их жизнь. Пускай встретятся наедине. Оставьте их в покое.

— Я идиотка, — чуток обиделась, но всё-таки признала его правоту Ольга. — Давай мыться.

Совместное мытьё едва не закончилось тем, чем подобные эксперименты и заканчиваются. Ольга была не против, но Илья удержался сам и охолонил её: полковник ждёт.

Когда они переодевались в теперь уже супружеской спальне, к ним поскреблась Ветка, завёрнутая в широкое полотенце:

— Не гоните, люди добрые.

Сестрёнка пыталась шутить, а в глазах тоска тьмущая. Илья бросил ей чистую футболку и летние шорты:

— Одевай, сиротинушка.

— Что, так заметно? — пробурчала она, открывая дверцу знакомого шкафа.

Юркнула туда, закрылась и уже оттуда прогундела:

— Нет, я всё понимаю. Мы им не указ. И бабуленька всё равно с нами. Но я…

Сестрёнка так и не договорила сокровенное: я этого не хочу и всё тут. Проглотила, чувствуя, что не имеет права давить на деда. Который с детства им втолковывал: нельзя приобретать людей в собственность. Особенно родных. Любить можно. А подменять их волю своей — это самое большое паскудство.

На словах-то оно гладко — размышляла Ольга, расчёсывая мокрые волосы перед зеркалом. В котором отражалась не прежняя беззаботная пол-полушка, а взрослая измотанная женщина. Так стремилась повзрослеть — невесело улыбнулась она себе — и так разочарована после первого же опыта.

— Но я-то ещё два месяца буду несовершеннолетней, — выкрутилась Ветка. — И что? В детдом меня заберут?

— Глупости не болтай, — поморщился Илья. — Хочешь поорать или пореветь, ори. В шкафу полковник тебя не услышит. Кстати, где он?

— В кабинете, — вздохнула Ветка, вылезая из шкафа и затягивая шнурок на сползавших шортах. — Что-то на компе печатает и куда-то рассылает по почте. Сказал, что через часик освободится. Мы есть сегодня будем?

Они уже почти закончили ужин, когда на кухне объявился полковник. Выглядел он довольным — невольно содрогнулась Ольга. Ситуация казалось ей дикой. Нет, всё понятно: межмирье и всё такое. Случись подобное, не будь они приставниками, жизнь деда омрачилась бы до конца дней. И кто знает: не выбрал бы он тот же путь?

— Выпьешь? — как ни в чём не бывало, предложил ему Илья.

— Давай, — усевшись за стол, махнул рукой Степан Степаныч. — Есть не хочу, — отмахнулся он от старшей внучки, а младшей погрозил пальцем: — Не самовольничать. Узнаю, что старших не слушаешься, на глаза не являйся.

— Так её, — пробухтела присоседившаяся рядом с ним Бельмондошка. — Так её неслуха. А очаг, воевода-батюшка, не след без присмотра оставлять. Он-то, вишь, цел-целёхонек.

Это правда. Дом сгорел так быстро, что до приезда пожарных обрушилась крыша. А переделанная в камин старая печь стояла целёхонькая. Илья всё-таки позвонил кому-то из знакомых. Попросил аккуратно снять камин с насиженного места целиком, не разбирая. И доставить к нему со всеми предосторожностями.

— Ты бы, матушка, поведала, как оно всё вышло, — поинтересовался полковник.

— Так, как? — развела сухонькими ручками шишиморка. — Налетела на дом эта злыдня Ма-Са-Та. Чтоб ей пусто было! При ней два лба непотребных. Матушка-то сторожилась, ждала их. Нас-то гнать начала: мол, в терем схоронитесь. Так эти олухи домовые ни в какую. Дескать, не дадим в обиду, отстоим. Ну, она и пошла их костерить, на чём свет стоит.

— Прогнала? — хмыкнул дед, принимая у Ильи чарку.

— Чего ж не прогнать, — степенно, но с какой-то затаённой ехидцей поддакнула Бельмондошка, — когда она в гневе-то больно уж убедительна. Велела этим неслухам в терем бежать да там её встречать. Дворовой их силком и уволок.

— А ты осталась, — уважительно констатировал Степан Степаныч, поднял стопку и кивнул зятю: — Будем, Илюха.

— Всегда, — заверил тот.

— Так, как же без меня-то? — удивилась шишиморка. — Без меня в дому никак. Матушка мне велела в очаге укрыться. И твердит: как, значит, всё случится, ты, мол, не зевай. И то, что я тебе суну, хватай да беги в терем. Там меня дождись непременно. И передай мне доверенное из рук в руки. Я всё исполнила, как велено.

— Дом кто поджёг? — с виду спокойно уточнил полковник, закусив чёрных хлебом.

— Так, она ж сама и подожгла, — приуныла Бельмондошка, теребя края шали. — Ей-то это запросто, коль ей сам огонь благоволит. Дом в единый миг и занялся. Масатка уж так старалась к очагу пробиться: криком кричала. Да однодельцы её мордастые ни в какую: не полезем и всё тут. А матушка руку в очаг в самые уголья сунула, что-то нашептала, да мне найдёныша и подкинула. Я хвать его да в терем.

— Значит, Ладушка сама дом