Когда я произнесла эти слова, его губы сжались.

— Монархии нужна свежая кровь, — сказал он. — Тот, кто наденет на себя корону, будет просто символом надежды; никому не обязательно знать, что это просто марионетка. Мы дадим людям то, чего они хотят: кого-то достаточно могущественного, чтобы защитить их, и вместе с тем способного начать все сначала. Ты ведь знаешь, каково это, Таня, — знать, что ты недостаточно хорош для своей семьи. После Фронды мой отец был разорен. Верность короне не принесла ему и моей семье ничего хорошего. Но погляди на нас сейчас: мы живое доказательство того, что они ошибались. Мы сами хозяева своей судьбы. Новый король даст мне всё, чего я только пожелаю. На меня больше никогда не будут смотреть сверху вниз, и я получу титул, который заслужил — не тем, что ходил по балам и распивал вино, а тем, что сражался.

— Ты сам-то себя слышишь? Замена коррупции еще большей коррупцией никак не поможет Франции. Смена власти имеет свою цену. Сколько невинных людей должны отдать свои жизни ради твоих амбиций?

— Каждая смерть — несчастье… но в данном случае это будет жертва ради великого блага. Неужели жизни попрошаек и бастардов — такая высокая цена?

Я усилием воли подавила горечь. В том, что сказала мне Арья в вечер после первого бала, была своя правда: защита короля и защита страны — это две разные цели. Но Этьену не нужна была революция ради народа. Он хотел революции ради себя самого.

— Кроме того, — он прочистил горло, — что касается первого вопроса. Моей любви к тебе. — Где-то внизу потрескивал лед на Сене. На моих ресницах застыли, превратившись в льдинки, непролитые слезы. — Я не планировал в тебя влюбляться, но это не означает, что мои чувства ненастоящие — разве надо тебе напоминать, что ты влюбилась в меня в точно такой же ситуации?

— Она вовсе не такая же! Мои действия были продиктованы не только личными интересами. Я выполняла последнюю волю отца, а кроме того… — У меня перехватило дыхание, слова застряли в горле. Я хотела сказать, что защищала свою страну, но эти слова ничего не значили. Потому что в конечном счете я ощущала свой долг перед «Мушкетерками Луны», перед мадам де Тревиль, перед Анри: они были моей семьей.

— Ты не обязана объясняться, — бархатным голосом произнес Этьен. — Это одна из черт, которые я люблю в тебе: твоя уверенность в том, что твои цели правильные. Хоть ты и не видишь других вариантов. Моих вариантов. Я в долгу перед твоим отцом: если бы он не настоял, чтобы тебя приняла мадам де Тревиль, мы бы никогда не встретились. — Этьен заговорил медленнее, потом остановился, его лицо сделалось задумчивым. — До этой самой зимы я ненавидел его. В каком-то смысле я и сейчас его ненавижу — он был чересчур умен, и это сослужило ему плохую службу. Он едва не раскрыл все, над чем мы работали. Он был так близок: ему удалось перехватить послание, которое я отправил дяде в Париж. Но твой отец совершил ошибку, решив, что мы ничего не заметим. Он не знал, что мы приняли меры, позволяющие обнаружить, если сообщения были скомпрометированы. Мы особым образом складывали листки, запечатывали конверты, размещали печати… Он даже не заподозрил, что приглашение в дом моего отца было ловушкой. Он рассчитывал, что проникнет в кабинет, выкрадет секретные документы и сам раскроет заговор, как будто он настоящий мушкетер! Наглец, каков наглец! У него, видишь ли, был план перевезти тебя и твою мать в Париж. Найти для тебя врачей получше, восстановить титул твоей матери. Это я тоже почерпнул из его писем. Но он не хотел ехать, не убедившись, что его семья не будет отвергнута. Кажется, он думал, что сумеет выслужиться, что королю и Мазарини ничего не останется, кроме как принять вас. — Этьен рассмеялся, и у меня иссякло терпение.

— Мой отец был прекрасным человеком! — крикнула я.

— Но теперь он мертв! — возразил он. Секунду спустя Этьен нежно обхватил ладонями мое лицо, хотя я пыталась его оттолкнуть. Виноватое выражение его глаз было таким знакомым, словно я перенеслась в воспоминания. — Зря я это сказал. Мне очень жаль, моя куколка, прошу, прости меня.

Перед моим внутренним взором возник образ отца, и сквозь зубы вырвался крик. Я сама не понимала, что это — рыдание или проклятие.

— Вот почему твой отец убил его. Мадам де Тревиль была права. Твой отец убил Papa, чтобы он не раскрыл заговор.

Мы стояли на мосту посреди города, и случайный наблюдатель, заметив, с каким нежным и пристальным вниманием Этьен смотрит на меня, мог бы подумать, что мы совершенно и бесповоротно предназначены друг другу. Совершенно и бесповоротно влюблены.

В этот самый момент я ненавидела его всеми фибрами души.

— Какое отношение имеет ко всему этому мой отец? — Этьен казался искренне удивленным.

— Самое прямое, — ответила я. — Он главный. Он сделал тебя таким.

— Ты думаешь, я следовал его приказам, как послушный сын? Думаешь, я опустился бы до того, чтобы прислуживать ему?

Каждый дюйм моего тела охватил холодный ужас.

— Что ты хочешь сказать?

— Я тебе не раз говорил: мы с отцом никогда не ладили. Он всегда был слабее меня. Слишком поглощен своими обязанностями перед нашим домом, нашей семьей, чтобы стремиться к чему-то большему и лучшему. Было несложно привлечь на свою сторону графа де Монлюка и остальных аристократов, преисполненных праведного гнева против короля, который ни на что не годен. Отцу ничего не оставалось, кроме как отойти в сторонку и наблюдать, как его сын готовит величайший заговор в истории страны. Он пытался повлиять на меня, даже приходил к Сорбонне, чтобы уговорить меня передумать… но он не готов был пойти на риск, что наш род прервется, просто выдав меня мушкетерам. В конце концов, я его наследник. Хотя, если бы я его послушал, все, что я получил бы после его смерти, — земли и деньги. Но чего они стоят без титула?

— Я не знаю, почему ты лжешь, но ты лжешь! — Мой голос стал резким, как взмах клинка. — Я знаю, ты лжешь! Все, что ты делаешь, — это ложь.

— Я всегда говорил тебе только правду. — Его губы продолжали шевелиться, но мою голову заполнил глухой гул, такой громкий, что я могла лишь читать по губам, пока последний смех отца эхом отдавался у меня в ушах. — Я сделал то, что должен был.