Шевров рванулся с места, взмахнул руками:

— Что он говорил мне, что пел: «Не торопись уходить. Еще неизвестно, кому придется уходить…» — Шевров остановился перед Севрюгиной: — «Вага-перевага! Перевага над Вагой, Вага над перевагой!»

Янка испуганно смотрела на Серафима Серафимовича.

— Что с вами? Что вы бормочете? Вам нездоровится?

— Нездоровится? Нет, что вы, я бодр. Я весел. Ликую. Прыгаю от радости.

Он забегал по кабинету, подскочил к Севрюгиной:

— Девушка в халате! Здесь, в служебном кабинете! Сейчас откроется дверь, войдут товарищи… — вскинул руки, словно собираясь уцепиться за люстру, — что вам нужно от меня? Что вам всем надо от Шеврова!

И снова забегал, руки болтались по сторонам, отыскивая опору, бросился к двери, вернулся:

— Послушайте, давайте говорить спокойно. По-деловому. Поймите, я не отвечаю за Брамова. Это ваш Брамов. Ваш личный знакомый, ваш личный друг. Ну, и разбирайтесь сами с вашим Брамовым.

— Но вы — вы представили мне Олега. Отрекомендовали: обещающий, преуспевающий. Что вы еще говорили? Что обещали? Ах, да — работу в санатории у самого синего моря.

— Обещал? — Шевров выпятил грудь. — Да, обещал, помогал, поддерживал. Чего еще добиваетесь?!

— Ничего не добиваюсь. Ничего от вас не надо. Просто напоследок взглянуть пришла.

— А! Уходишь от нас? — Серафим Серафимович взвился на цыпочках. — Ну что ж, счастливо. Прощай. Целую ручки!

— Нет, что вы, я не собираюсь уходить. У нас слишком много работы.

— Не собираешься? А что же ты собираешься?

— Вас пришла провожать.

— Меня? Куда? Зачем? Когда?

— Не знаю. Точно еще неизвестно. Но знаю главное: покидаете нас, Серафим Серафимович. Навсегда. Навеки!

— Покидаю? — побагровел Серафим Серафимович. — Ишь, как заговорила девочка! А если я скажу — довольно; если я скажу: вон! — Шевров распахнул дверь. — Сейчас же вон, издерганная, больная девчонка!

Настойчивый звонок телефона перебил Серафима Серафимовича.

— Слушаю! — подхватил трубку Шевров.

Говорил в трубку, а смотрел на Севрюгину:

— Слушаю вас, товарищ Лебедев. Что? Да, слышу, слышу. Прекрасно вас слышу, товарищ Лебедев. Спешу, спешу. Извините. Немедленно спешу!

Проводив врача до самой машины, Вага вернулся в Главный корпус. На «Невском» кто-то из лаборантов шепнул другому:

— Старик! Смотри, старик движется!

Да, он двигался. Вернулись сила, воля жить, работать.

Почему-то вспомнился разговор с Шевровым о долге, порядке, службе, о коммунистах в науке. Представилась спина Шеврова, чуть согнутая — не сутулая от природы, а склоненная в услужливости. И лицо — гладкое, без задоринки, как проверенная анкета. Богдан Протасович мысленно в сотый раз пытался прочитать ее, эту анкету, непонятную, нерасшифрованную: была ведь у человека молодость, юность, молодая краса души! Были студенческие годы. Спорт? Да, наверно, не отставал от других, бегал по дорожкам, бросал копье, прыгал через барьеры. Приносил команде золотые очки. Томился в коридорах вместе со всеми в дни сессий и экзаменов. И, разумеется, — самостоятельные работы. Он достаточно разумен и организован для самостоятельного труда.

Все как полагается, все как у людей.

Когда же это произошло? Когда человек утратил самостоятельное, молодое, творческое?

Подмена дела делячеством, службы — услужением, мысли — угодническим мышлением, вот главная примета Шеврова. Вместо человека ведающего — единица заведующая…

В коридоре Вага столкнулся с Янкой Севрюгиной. Она была в пыльнике, накинутом поверх больничного халата — узенькая каемочка бумазеи выглядывала кокетливо.

— А! Очень кстати, — обрадовался ей Вага, — пожалуйста, под строжайшим секретом, так чтобы не заметила товарищ Кириллова, на цыпочках, принесите мне пальто из гардеробной.

Вага слышал, как Севрюгина спорила с вахтершей:

— Профессор распорядился. Профессор требует. Профессор имеет право на свой макинтош!

Победила Севрюгина.

— Вы тоже уходите? — спросил Богдан Протасович Янку, принимая макинтош.

— Да. Мне нужно в поселок.

— Позвольте предложить: давайте вместе. Только, пожалуйста, пройдем незаметно. Не хочу встречаться с некоторыми товарищами.

Вага любезно пропустил Янку вперед.

— Представьте, прикомандировали ко мне врача и двух ассистентов. А я совершенно здоров. Полон сил и поэзии. И сейчас, назло всем, отправлюсь на плотину, включусь в дружину, буду дежурить, командовать, управлять спасательными лодками. И вообще совершу что-либо героическое. Сознайтесь, и на вас находит подобная стихия?

— Не знаю. Не замечала…

— Не замечали? Ну да, конечно, не представилось случая. — Вага с любопытством разглядывал Севрюгину, — а знаете что? Отправимся вместе на плотину.

— На плотину?

— Это главная точка всех событий. Эпицентр. Когда разбомбят затор, все устремится к плотине.

— На плотину? — Янка спрашивала себя, а не Вагу. — Пожалуй… Да, разумеется, я с вами, профессор!

Они пошли напрямик, оставив асфальтированное шоссе. Дорога пролегла через пустырь, пересеченный уступами и рытвинами, но Вага шагал уверенно. А Янка все время смотрела под ноги, пробиралась как во сне по неведомым тропкам.

— Хорошо, что встретила вас, Богдан Протасович. Все равно пришла бы к вам. Мне нужно сказать, верней, спросить… — она умолкла, приглядываясь к дороге, — …поймите меня, я обращаюсь не к шефу, не к доктору наук… — И вновь умолкла, потом резко повернулась к Ваге, — вы сказали, что работали на селе, фельдшером. Это правда?

— Да. Я прошел фельдшерскую школу и горжусь этим.

— Во всяком случае, за вами прожитая жизнь. То есть, я хочу сказать, вы своим горбом… Простите, я глупо говорю. Одним словом, жизнь досталась вам без красивой оберточки.

— Да, особых бантиков не было.

— Богдан Протасович, мне очень плохо сейчас. Очень!

— Нетрудно догадаться. С пустяками к сельскому фельдшеру не обращаются.

— Очень, очень прошу вас, отнеситесь серьезно. Поверьте, меня не обижает ваш тон. Иного я не заслужила. Только одно прошу, отнеситесь по-человечески. У нас в коллективе много хороших, прекрасных людей. Но у хороших людей — может, я ошибаюсь — иногда бывает жестокая черта: пренебрежительно относятся к тем, кому не удалось стать хорошим. А вы, кажется, не слушаете…

— Слушаю, девочка.

— Мне очень тяжело. Отвратительно. Точно разлилось что-то черное, мешает жить, дышать, даже смотреть вокруг, на людей, на все…

— Эй, там, на дороге! — окликнули из темноты. — Сворачивай!

Кто-то присветил карманным фонариком.

— Грамотные, интеллигентные люди — радио не слушаете!

Дружинники придвинулись вплотную.

— Поднимайтесь на верхнее шоссе. Здесь зона затопления.

— А вы почему тут разгуливаете? — не отступал Вага.

— Мы — пост.

— А может, и мы пост!

— Сотрудники института, а так разговариваете! — пристыдил Вагу пожилой рабочий. — Мы с простых людей спрашиваем.

— Н-да-а. Вы правы, — смутился Вага. — Подчиняемся.

— Попрошу вас, будьте любезны, верхней дорогой, — смягчился рабочий и присветил тропку, ведшую на верхнее шоссе.

— Вам неприятно, когда приказывают? — спросила почему-то Янка.

— Я человек почти военный. У нас приказы не оцениваются степенью приятности. Устраивает ответ?

— Но вы не ответили на мой первый вопрос. Как жить таким людям, как я? Не очень смелым, не очень здоровым, не очень крепким. Только умоляю — не советуйте делать