Еще смелее критиковал поведение общества кн. Гр. Н. Трубецкой: «Как была осуществлена свобода слова?.. Правда, в критике и осуждении правительства никто не стеснялся. Заслуги ораторов и публицистов в этом отношении были, однако, невелики, потому что против поверженного льва отваживаются, как известно, и не очень храбрые животные… Но против новой силы, которой все поверили и поклонились, потому что в руках ее сверкнула давно знакомая, любезная сердцу обывателя палка, – много ли нашлось отважных и смелых речей?.. Не чувствовалось ли… что вместо старой поношенной ливреи люди с какой-то странной поспешностью и самодовольством торопятся облечься в новенькие холопские доспехи и на голову надвинуть номерной картуз, на котором красуется надпись «свобода»?»

Д. С. Мережковский выступил со статьею «Грядущий Хам», направленной против грозящего царства черни, хотя он тут же пытался оговорить, что этого «Хама» он усматривает в «черной сотне».

Но когда революционное движение потерпело полный крах, когда «начальство вернулось» и жизнь вошла опять в колею, русское общество также вернулось к своей обычной роли и принялось жалеть побежденных революционеров и страстно возмущаться действиями власти. Умеренный «Вестник Европы» писал о «превышении самообороны»; более левые органы изо дня в день выступали с «обличительными материалами», возмущаясь расстрелами дружинников и разгромом домов, как будто не революционеры в течение целой недели охотились из-за угла за полицейскими и солдатами.

Общество жадно подхватывало всякое обличение. Во время аграрных беспорядков в Полтавской губернии, в селе Сорочинцы, толпою крестьян был убит стражник. Приехавший для следствия советник Филонов велел крестьянам встать на колени и покаяться. Эта форма репрессии вызвала страстное обличительное письмо известного писателя В. Г. Короленко в местной газете «Полтавщина»; через несколько дней Филонов был убит неизвестным. Сам Короленко после этого смущенно писал о «вмешательстве, которого я не мог ни желать, ни предвидеть»…

Еще более нашумело «дело Спиридоновой». Советник губернского правления Луженовский, ездивший прекращать аграрные беспорядки в Тамбовской губ., был смертельно ранен пулей в живот на вокзале в Тамбове. Стреляла в него М. Спиридонова, девушка лет 18; возмущенная толпа сильно ее избила; ее повезли в тюрьму. Оттуда она прислала письмо бредового характера, обвиняя арестовавших ее офицеров во всяческих истязаниях и оскорблениях. Произведенное следствие не подтвердило этих обвинений, и сама Спиридонова на суде уже не повторяла их. «Как можно было галлюцинации больного, тяжело ушибленного человека печатать в качестве важного обвинительного материала?» – основательно спрашивали «С.-Петербургские Ведомости». Но как и в деле Филонова, эти «обличения» стоили человеческих жизней: оба офицера, которых называла Спиридонова, были убиты в ближайшие месяцы; убийцы их скрылись бесследно. Вообще в начале 1906 г. необыкновенно увеличилось число террористических актов.

К концу 1905 г. финансовое положение власти было нелегким. Налоги почти не поступали. Золотой запас Гос. банка сильно сократился; не столько манифест Совета рабочих депутатов, сколько паника, охватившая состоятельные круги, была тому причиной. В. Н. Коковцову было поручено проехать во Францию, чтобы получить внешний заем. Такое поручение в разгар московских событий могло казаться безнадежным. Но государь учитывал и события, происходившие за пределами России. В начале 1906 г. должна была собраться Алжезирасская конференция. Франции была нужна дипломатическая поддержка. Одного слова государя о том, что Россия поддержит Францию в марокканском вопросе, оказалось достаточно, чтобы французский премьер Рувье приложил все усилия для удовлетворения финансовых нужд союзного правительства. Россия получила краткосрочный кредит в 150 миллионов р., с обещанием большого займа по окончании марокканского кризиса.

Граф Витте номинально оставался у власти еще свыше четырех месяцев после декабрьской победы над революцией; но руководство событиями с начала декабря фактически снова перешло в руки государя. Это сказывалось во всех областях. Военные и полицейские власти действовали совершенно независимо от Совета министров, и сам премьер, отказавшись от самостоятельной политики, «плыл по течению».

«Витте после московских событий резко изменился, – писал государь своей матери 12 января. – Теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Я никогда не видел такого хамелеона… Благодаря этому свойству его характера почти никто ему больше не верит, он окончательно потопил себя в глазах всех… Мне очень нравится новый министр юстиции Акимов… Дурново действует прекрасно… Остальные министры – люди sans importance!»

17 декабря государь принял трех митрополитов и беседовал с ними о созыве церковного собора. 27 декабря он обратился с рескриптом к С.-Петербургскому митрополиту Антонию. Напомнив, что еще весною возникала мысль о созыве собора, государь писал: «Ныне я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной церкви… Предлагаю вам определить время созвания этого собора».

Для подготовки созыва образовано было предсоборное присутствие, приступившее к работам 6 марта. В нем участвовало человек пятьдесят, в том числе десять иерархов. Оно разделилось на семь отделов, ведавших различными вопросами. Председательствовал митрополит Антоний. Видное участие в работах принимал обер-прокурор Синода кн. А. Д. Оболенский.

В январе 1906 г. государю довелось снова подойти к больному вопросу русской жизни, поставленному на очередь четыре года перед тем, но отодвинутому войной и революционной смутой: к земельному вопросу. Еще манифестом 3 ноября 1905 г. были отменены выкупные платежи – единственный крупный прямой налог, лежавший на деревне. В обществе ходили слухи о том, будто государь перед выборами в Гос. думу намерен обещать крестьянам помещичьи земли (в виде наказания земцам за участие в смуте) и этим приобрести поддержку крестьян в борьбе с «освободительным движением». Такие замыслы были совершенно чужды государю: он и не помышлял «покупать голоса крестьян» путем нарушения права частной собственности. К тому же он полагал, что выход не в сокращении частной земельной собственности, а, скорее, в ее распространении и на крестьян.

Принимая 18 января депутацию крестьян Курской губ., государь сказал: «Всякое право собственности неприкосновенно; то, что принадлежит помещику, принадлежит ему; то, что принадлежит крестьянину, принадлежит ему. Земля, находящаяся во владении помещика, принадлежит ему на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам».

Междуведомственное совещание во второй половине января отвергло проект главноуправляющего ведомством земледелия Н. Н. Кутлера, предусматривавший принудительное отчуждение арендуемых земель; Н. Н. Кутлер подал в отставку.

Позиция государя в аграрном вопросе была государственной, открытой и честной, но перед «крестьянскими» выборами в Гос. думу она давала противникам власти опасное демагогическое орудие в руки.

Революционные партии ушли «в подполье». Из Союза освобождения, земских конституционалистов и части элемента «Союза союзов» сложилась конституционно-демократическая партия. Ее учредительный съезд происходил во время первой всеобщей забастовки; в ноябре и декабре она не играла никакой роли, и только отлив революции выдвинул к.-д. на первый план. На съезде в начале января партия высказалась за конституционную и парламентарную монархию (вопрос этот в октябре был оставлен