Вдобавок в JG-52 было много новых летчиков, которые нуждались в обучении. Новички становились все моложе и имели все меньше часов налета, прежде чем их бросали в бой. Ралль, Крупински, Штайнхоф и другие были переведены в ПВО Рейха, где и закончили войну. Я сомневался, но тогда думал, что принял правильное решение, я был нужен JG-52, поэтому я там остался. Много лет спустя я понял, что моя жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы я перешел в JV-44. В этом случае я не потерял бы 10 лет жизни.

8 мая 1945 года, примерно в 08.00, я взлетел со своего аэродрома в Чехословакии и направился к Брюнну (Брно). Мы с ведомым увидели ниже себя восемь Яков. Я сбил один, и это была моя последняя победа. Я решил не атаковать остальные, потому что заметил выше себя появившиеся 12 «мустангов». Мы с ведомым опустились к земле, где дым бомбежки мог укрыть нас. Мы проскочили сквозь дым и увидели, как союзники ожесточенно дерутся друг с другом. Невероятно!

Когда мы приземлились на аэродроме, нам сказали, что война закончилась. Надо сказать, что я за все время войны ни разу не позволил себе не выполнить приказ. Но когда генерал Зайдеман приказал мне и Графу перелететь в британский сектор, а остальной личный состав эскадры сдать американцам, чтобы избежать плена у русских, я не смог оставить своих людей. Это было бы недостойно командира. Граф сказал то же самое.

Граф отдал приказ уничтожить истребители. Я приказал людям, которые не были нужны, начать двигаться на запад. Биммель открыл баки с бензином, чтобы поджечь самолеты. Мы не хотели, чтобы они попали к русским. Я решил расстрелять все боеприпасы и начал, но тут вспыхнули бензиновые пары. Я сидел в кабине, а истребитель уже горел. Я решил, что я идиот, и поспешно выпрыгнул наружу, не слишком пострадав. У меня лишь сгорели волосы на левой руке. Мы уничтожили 25 отличных истребителей. Они хорошо смотрелись бы в музее сегодня.

Семьи некоторых из наших людей жили неподалеку, поэтому мы при отступлении захватили с собой женщин и детей. Мы слышали, что происходит с женщинами, если русские захватывают их. Дома многих семей были разбомблены, и они перебрались поближе к аэродрому. Я боялся за них.

За мою голову была объявлена большая награда. Я был хорошо известен повсюду, и каждый знал, что Сталин был бы рад заполучить меня. Я шел со своей частью, мы двигались днем и ночью, стараясь уклониться от русских, которые двигались на запад по территории Чехословакии. Наконец мы сдались американцам. У нас было много раненых, часть из них могли идти, других пришлось нести. Одним из таких был обер-лейтенант Вальтер Вольфрум. Мы несли его, и вскоре после сдачи его освободили. Именно Вольфрум сумел доставить позднее мое письмо Уши.

Американцы передали всех нас Советам. Граф попал к американцам, но потом его прислали к нам, и я снова с ним встретился. Я помню, как Граф говорил мне, что русские расстреляют кавалеров Бриллиантов, как только заполучат. Я не сомневался, что здесь он прав. Граф также сказал, что женщины, дети и наземный персонал остались совершенно беспомощны. Они оказались в лапах Красной Армии, и мы понимали, что это означает.

Граф, Вольфрум, Грассер и я сдались американской 90-й пехотной дивизии, сначала нас поместили в обнесенный колючей проволокой лагерь. Вскоре в этом лагере оказалось около 50 000 человек – солдаты, летчики, гражданские, женщины и дети. Американцы пообещали, что они останутся с нами. Следует сказать, что они отбирали в качестве сувениров личное оружие, часы, ордена. Условия были ужасными, никакой санитарии, еды и воды. Мы находились в руках американцев около двух недель. Многие люди решили бежать, забрав с собой семьи, и часовые помогали им в этом. Вероятно, они знали, что нас ожидает.

Мы провели восемь дней без еды, а потом нам сказали, что нас переводят, в том числе гражданских. Я до сих пор не понимаю, почему их оставили с нами. Я допускаю, что их считали членами семей функционеров НСДАП или полицейских офицеров. Всех нас, в том числе женщин и детей, перевели в поле на берегу озера. Мы пробыли там два дня, американцы доставляли нам пищу и воду.

Я вместе с остальными военными следил, чтобы первую очередь еду и воду получали дети, беременные женщины и старики, а потом остальные гражданские. Мы ели в самую последнюю очередь, даже после рядовых – так приказал Граф. Он был здесь самым старшим офицером и моим командиром и имел право приказывать. Храбак был переведен в JG-54 на Балтику. Граф имел звание полковника, а я был майором. Граф сказал, что теперь военные должны заботиться о гражданских. Вот за это я его стал уважать.

Я, как и все остальные боевые пилоты, всегда думал, что наша расовая политика просто идиотская. На нас, молодых, обрушили шквал пропаганды, чтобы доказать, будто славяне, негры, евреи – это недочеловеки. Но лично я никогда об этом не думал. В общем, кто-то в это верил, а кто-то нет.

Нам на фронте запрещали любые конфискации, так как командование хотело сохранить хорошие отношения с населением. Если нам что-то требовалось, мы это покупали или выменивали. Мы должны были передать продавцу письменную расписку. Если ты украдешь что-либо, тебя могут расстрелять. Жесткие приказы. Это может звучать безжалостно, но это была немецкая военная дисциплина. Подобные преступления просто не укладывались у нас в голове.

Наконец нас собрали и переписали фамилии и звания, нас также осмотрели, чтобы решить, кто может работать, а кто нет. Некоторых освободили сразу, как Вальтера Вольфрума. Он был тяжело ранен, и русские освободили его. Он увез мое первое письмо Уши. После этого мы совершили пятидневный переход в Будвайс. Русские сказали, что нас отправят поездом в Вену. Но когда нас погрузили в состав, было сказано, что в Вену мы не поедем из опасения мятежей, поэтому нас направят в Будапешт. Когда мы прибыли туда, нам сказали, что нас отправят обратно в Германию. Однако я нюхом чувствовал, что здесь что-то неладно, и предчувствия были самыми плохими.

Впрочем, нам твердо пообещали, что все немцы, взятые в военной форме, будут освобождены через год. Это был бы 1946 год, но это не произошло. Они даже не заполнили наши карточки военнопленных, как то предписывает Женевская конвенция. Советы так и не подписали эту конвенцию, поэтому они даже не собирались выполнять ее требования. Позднее я узнал о соглашении, к которому пришли в Ялте русские, американцы и англичане. Оно стало приговором для нас.

Всех немцев, которые сражались восточнее некой условной линии, следовало передать Советам. Те, кто сражался западнее, попадали в английскую, американскую и французскую зоны оккупации. Но что было гораздо хуже, сотни тысяч русских, украинцев, грузин и других, кто сражался против Сталина и коммунистов, также пострадали. Их передали русским. Некоторых казнили, как генерала Власова. Кто-то из этих людей был в лагере вместе с нами. С ними обращались хуже, чем с немцами. Мы были врагами, а этих людей коммунисты считали предателями.

Да, я был прославленным или, наоборот, зловещим, все зависит от вашей точки зрения. Русские очень стремились сделать из меня показательный пример, как и из Графа. Я говорю о том, что люди вроде нас, не принадлежащие к аристократии, не из фамилий, имеющих давние военные традиции, использовались немецкой пропагандой. Графа использовали более интенсивно, превратив его в циркового клоуна. Он был слишком наивен, чтобы понять, что с ним делает министерство Геббельса.